Я люблю.Бегущая в зеркалах - Мила Бояджиева

Не знаю, что от чего идет, но когда торжествует животное, человеческое отступает. Нужно ли бунту освобождать в человеке зверя, чтобы оправдать себя, или зверь, проснувшийся в человеке, толкает его к бунту? К войне против благополучия…? — Фанни умолкла, вопросительно и виновато всматриваясь в молодые лица. Но дискуссии не последовало — мысли друзей уже занимало предстоящее путешествие.

— Не забудь передать мсье Брауну привет от Лиз. — Напомнила Фанни внуку на прощанье. — Она навестила нас в прошлое воскресенье. Ты же знаешь, Это такая сильная женщина и, если бы не эти проблемы с Лиссой…»

— Бабушка, — категорически прервал Дани, вытаскивая к машине багаж, Мы отчаливаем. И никакие страдалицы мира, никакие эпотажные кутюрье и наркоманки-манекенщицы не способны испортить наше абсолютно буржуазное, постыдно-комфортабельное и благочестивое путешествие. Адью, старушка, присматривай за мамой. — Дани чмокнул бабушку в щеку и уже обернувшись от калитки они увидели, что старая дама, подрулив к дорожке на своем инвалидном троне, осеняет их путь крестным знамением.

«Там Корнелия, здесь Фанни — как сговорились, — мелькнуло в голове Йохима. — Ну что же — мы под двойной защитой».

* * *

Маршрут путешествия выглядел следующим образом: от Ниццы до Тулона морское путешествие на рейсовом катерке, курсирующем вдоль побережья. В Тулоне встреча с друзьями и погрузка на ожидающую их там яхту «Victoriа». И уже в качестве яхтсменов высадка на острове г-на Брауна для торжественного ужина в его компании.

А далее — учитывая ограниченность во времени австрийского гостя остановка в каком-либо крупном портовом городе, откуда Йохим самостоятельно железнодорожным путем вернется в Грац. Остальные же путешественники продолжат прогулку вдоль берегов Ривьеры как Бог на душу положит — в зависимости от настроения, имеющихся средств и попутного ветерка…

Было всего девять утра, когда друзья, оставив на платной стоянке автомобиль и обвешавшись сумками, поднялись по качающимся мосткам на борт рейсового катера. На палубе уже рассаживалась шумная группа туристов солидного возраста под предводительством чернявой, напористой гидши в весьма экстравагантном канареечного цвета брючном костюме.

Мужчины и женщины, почти сплошь одетые в удобные спортивные тапочки, хлопчатобумажные майки и светлые брюки до колен в независимости от состояния фигуры и степени одряхления организма, чувствовали себя вполне удовлетворенными жизнью, поездкой и собственными расположением в композиции удаляющегося цветущего пейзажа. — Американцы, сразу видать, — хмыкнул Дани.

Катер отвалил от причала, оставив позади шеренгу лохматых пальм, пустующие столики «Бистро» под апельсиновыми зонтиками, будто столпившиеся на набережной в прощальном приветствии. Скрипучий голос объявил предстоящий маршрут, в репродукторе что-то щелкнуло, зашипело и на свободу вырвался, сразу завладев синевато-дымчатым утренним пространством, поющий женский голос. То ли мощность динамиков, работающих почти на пределе, то ли сам этот вибрирующий, будто клокочущий в горле голос, завораживающий своей упругой густотой, был причиной тому, что многим, провожавшим взглядом удаляющийся берег Ривьеры, пришло в голову одно и то же — «Вот это и есть настоящая Франция!»

За кормой сразу появилась стайка крикливых чаек, делавших крутые виражи над самой поверхностью воды и подхватывающих своими крючкообразными носами кусочки хлеба, кидаемые с палубы.

— Сейчас мы то же слегка подкрепимся в компании этих прожорливых пташек. Постой-ка здесь минутку, — по-матросски раскачиваясь, Дани направился в буфет. Йохим налег на поручни, свесившись прямо над белыми пенными бурунами, вздымающимися из-под винта. Мелкие брызги обдавали лицо при каждом волновом шлепке, приятно одурманивало легкое качельное головокружение. Пахло арбузными корками и волей.

Рядом стояла пара американцев в полотняных, сражающихся с ветром, панамках. Женщина, стараясь оказаться над самым центром клокочущего под килем водоворота, довольно бесцеремонно потеснила Йохима, пододвинувшись почти вплотную к его плечу. Теперь наслаждавшийся морскими впечатлениями пассажир видел не только разлетающуюся пенными браздами дорожку, но и чужую руку, оказавшуюся у него чуть ли не под носом. Рука была немолодой, несильной, некрасивой. Белая кожа, сборящаяся мелкими складочками в выемке локтевого сгиба, на тыльной поверхности уже загорела, покрывшись россыпью ярких коричневых пятнышек. Короткие ногти, покрытые розовым перламутровым лаком, впились в кусочек булки, на запястье болтался золотой браслетик с миниатюрными хрупкими часиками из той породы, что преподносятся к юбилеям и потом долго раздражают микроскопичной незрячестью циферблата.

Почему он так внимательно, с какой-то тайной жадностью разглядывал все это, стараясь уловить аромат дезодоранта, смешанного с запахом томящегося от жары тела, почему не отстранился, сохранив свой тет-а-тет с морем?

Отщипывая кусочки хлеба, женщина бросала их в воду, целясь в гребень отлетающей волны, и наблюдая, как ловко охотятся за своей добычей птицы. Ее тяжеловатый, низко подвешенный зад обтягивали узкие брючки с разрезами у полных икр, на бедрах повис свитер, связанный спереди рукавами. Короткие завитые пряди вырывались из под белой панамы, прихваченной у подбородка тонкой резинкой. Американка громко смеялась, и стараясь перекричать стук мотора и репродуктор, комментировала своему спутнику маневры чаек. А тот, вполне солидный и грузный джентльмен, в длинных шортах цвета хаки, выставляющих на всеобщее обозрение клиническую картину верикозных изменений нижних конечностей, по всей видимости, предпочитал посидеть в тишине. Наконец, дама, широко размахнувшись и чуть не задев Йохима, метнула в воду оставшуюся горбушку, ее свитер, развязав рукава, соскользнул на палубу и они чуть не столкнулись головами — американка и высокий очкастый парень, поспешивший подхватить ускользающую за борт вещь. На мгновение их руки соприкоснулись, и очкарик, ухватив свитер первым, протянул его даме. «Сенкью» — кивнула та и поспешила за своим удалявшимся спутником. Йохим качнулся, будто получив сильный удар поддых, судорожно хлебнул воздух и замер. Первое, что почувствовал он, выныривая из черноты, была смесь непонятных, сильных эмоций, требовавших разрядки. Он притих, прислушиваясь к внутренней буре и тупо глядя на возвратившегося с добычей Дани. Изображая официанта в качку, он лавировал между рядами деревянных скамеек, держа бутылку ситро с нанизанными на горлышко бумажными стаканчиками и тарелку с бутербродами:

— Господин путешественник, господа чайки, ваш завтрак! — протянул он тарелку, — Да ты, я вижу, заслушался. Правда — здорово? Представляешь, эту девчонку откопали совсем недавно где-то в семье угольщика. Говорят будущая звезда, вторая Эдит Пиаф. Что за голос — будто ириска во рту! Тут и Париж, и Франция со всеми потрохами.

— Дани, прошу тебя, умоляю, — угрожающим голосом начал набычившийся Йохим по-немецки, — Твои французы и французский мне уже вот здесь…!

Он чиркнул ребром ладони по горлу и чувствуя, как захлестывает его беспричинная, бесконтрольная злоба, выхватил у Дани и швырнул за борт тарелку с бутербродами. Тот замер с недоумением упершись глазами в ощетинившуюся спину друга и не решаясь сказать ни слова. Через пару минут, однако, Йохим повернулся, на его смущенное лицо прорывалась виноватая улыбка. Он порылся в карманах, нашел монету и вручил ее Дани. — Возьми, это мой штраф и начальное капиталовложение в фонд спасения истеричных иностранцев, — буркнул он по-французски.