Найти и обезглавить! Том 1 - Роман Глушков

В отличие от них, Баррелий не сказал ни слова. И даже не улыбнулся, хотя до этого он тоже нередко подтрунивал надо мной по любому поводу и без. Все, что он сделал, это жестом велел мне передать ему палаш. А, получив его, прищурил один глаз и внимательно изучил его лезвие в отблесках костра. После чего, покачав головой, достал оселок и взялся не спеша править режущую кромку, на которой я оставил несколько зазубрин, когда, рубя гадюку, угодил мечом по камню.

Впрочем, его молчание говорило красноречивее любых слов. Раз ему было нечего мне сказать, значит, я все сделал правильно. Кроме разве что подпорченного меча. Но эту оплошность Баррелий не собирался ставить мне в упрек, ведь мой меч пострадал в сражении, а не во время игры. И монах, сам изломавший в битвах немало клинков, понимал, чем неизбежный боевой урон отличается от того, который был нанесен по глупости или неряшливости…

Караван, к которому мы прибились, пересек лишь северную оконечность Промонтории. Ту ее часть, что находилась на материке, а не на полуострове Скарпа, выдающемся далеко в море Боблибад. Северные ее оконечности также занимали обширные пространства. Они полностью охватывали Вейсарию с юга, словно гигантские клещи, и отделяли ее на западе от Гиремейских гор. Это не позволяло попасть в нее прямиком из Дорхейвена, и караванщики были вынуждены платить дополнительную пошлину за пересечение еще одной границы. Вот почему цены на канафирские товары в Вейсарии и в Эфиме всегда держались высокими. А про островной Хойделанд и говорить нечего. Там товары из Вахидора, Этнинара и Талетара могли позволить себе лишь короли и их приближенные, пусть даже большинство грузов с запада доставлялось туда по морю, вдоль побережья Северного океана. Что было накладно уже по иным причинам. И главными из них являлись встречное течение, коварные рифы, а также сезон штормов, из-за которого сей торговый путь закрывался больше, чем на полгода.

К счастью, нас с Баррелием в те суровые края никто не гнал. И за первые десять дней нашего путешествия мы с ним отмахали примерно треть расстояния, что разделяло Дорхейвен и Тандерстад.

На вейсарской границе наши дороги с караваном разошлись. Он продолжил путь на восток, а мы повернули севернее – к Балифорту.

Для меня, успевшего малость свыкнуться и с дорожными тяготами, и со сменой обстановки, это событие не имело большого значения. Подумаешь, пересекли очередную речушку и оказались в другой стране, где были точно такие же деревья, трава, камни, крестьянские лачуги и все остальное. Вот когда мы дойдем до города, тогда и скажем: да – теперь мы в Вейсарии! Помимо ее скупой, но аккуратной архитектуры, что разительно отличалась от неряшливой и сумбурной архитектуры городов Промонтории, в Балифорте мы снова увидим горы – Вейсарские Ольфы. Тогда как здесь, на границе, нас все еще окружали лесистые холмы, которые на меня, выросшего в Гиремейских горах, не производили особого впечатления.

Я был не прочь идти дальше, но ван Бьер считал иначе. Достигнув самой маленькой и самой богатой страны Оринлэнда, он решил устроить нам обоим короткий отдых. С настоящими кроватями, хорошей едой, выпивкой и шлюхами. Два последних удовольствия, естественно, предстояло вкушать одному лишь кригарийцу. И все же он, будучи человеком суровым, но справедливым, пообещал подсластить отдых и мне. Подсластить в прямом смысле слова: угостить меня засахаренными сухофруктами или вишневым пирогом… Конечно, если сей товар отыщется на том занюханном постоялом дворе, где монах собрался остановиться.

У этой дыры даже имелось поэтичное имя, видимо, обязанное по мнению ее хозяина придавать ей солидности – «Усталая секира».

Мы могли бы остановиться в местечке попристойнее, да только там пришлось бы расплачиваться деньгами, а с ними у кригарийца было не густо. Зато в «Усталой секире» принимали не только их, но и золото, пусть даже в Вейсарии, где торговать золотом разрешалось лишь банкам, за это можно было огрести неприятностей. Но побродивший по миру ван Бьер знал немало уголков, обитатели коих, чтя законы, порой закрывали на них глаза, чем сильно упрощали жизнь путникам вроде нас.

В отличие от денег, золота у нас было столько, чтобы мы могли бы жить в «Усталой секире» полгода, ни в чем себе не отказывая. Помимо золотой цепи, которую Баррелий отобрал той кровавой ночью у мертвого бахора, он насобирал с трупов убитых им врагов еще немного золотишка и побрякушек. Среди которых обнаружились даже… золотые зубы! И когда только он успевал выдирать их из вражеских ртов, учитывая, что ему приходилось тащить за собой меня и постоянно драться?

– Чего вылупился? – буркнул мне монах. Он сделал небольшую остановку на пути к постоялому двору, чтобы, пока никто не видит, разорвать кусачками трофейную цепь на звенья. Кригарийцу явно не нравилось заниматься столь недостойной работой при свидетеле. А тем более при свидетеле, из чьего дворца он вынес все эти драгоценности.

Я лишь пожал плечами: дескать, ничего, просто смотрю. Баррелий во мне ошибался. Глядя, как он перебирает свою добычу, я не испытывал к нему презрения. И вообще почти ничего сейчас не испытывал. Дорхейвен остался далеко позади, а вместе с ним осталась и та часть меня, что была привязана к моему прошлому и его атрибутам.

– Что бы ты обо мне ни думал, ты ведь согласен, что это было справедливо: отобрать золото у убийц твоего отца? – спросил Пивной Бочонок. Видимо, для успокоения совести, так как вряд ли у него было желание оправдываться передо мной.

Я кивнул, не имея на сей счет возражений.

– Ну а нам, хочешь не хочешь, нужна еда, отдых, выпивка… сладости. Тебе – твои сладости, мне – мои, – заключил кригариец. – Не вижу в этом ничего плохого. Мы и без того большую часть жизни вынуждены отказываться от удовольствий. Так почему бы не предаваться им, когда для этого выпадает время?…

Хозяином постоялого двора был угрюмый одноглазый толстяк с отрезанными ушами и с наполовину отсутствующей – как будто даже откусанной, – верхней губой. Судя по его жуткому виду, он не всю свою жизнь простоял за прилавком. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что он прибрал к рукам «Усталую секиру», убив ее прежнего хозяина. Причем вместе со всеми его близкими. Которых он перед этим долго насиловал и пытал. А затем разделал их на части, изжарил и скормил своим посетителям под видом говядины…

Именно такие безумные фантазии родились у меня в голове, пока Баррелий, отозвав этого урода в сторонку, торговался с ним полушепотом. А также украдкой передавал ему золотишко. Разумеется, не все сразу, а по кусочку – кригариец тоже был тертым калачом и не собирался переплачивать. Тем более за сомнительного вида еду и столь же сомнительные местные увеселения.

Наконец они сошлись в цене и ударили по рукам. После чего трактирщик взялся готовить нам ужин, а монах вернулся за столик, который мы с ним облюбовали, и сообщил мне последние новости:

– Насчет комнаты и ужина все договорено. А вот сладостей здесь не держат, так что не обессудь. В смысле, твоих сладостей, а не моих. Мои должны прийти сюда, как стемнеет. Хотя что-то подсказывает мне: опять вместо сладкого я буду давиться какой-нибудь кислятиной. В таких местах тебе редко дают то, что обещают. Зато плату сдерут, как за заморские деликатесы, будь уверен.