Что было пороками, стало нравами - Сергей Исаевич Голод

приблизительно пропорционально, от 32% до 38% и репрезентативны всем возрастным категориям. Для более емкого подтверждения обсуждаемых зависимостей вновь обратимся к опросам населения Санкт-Петербурга и Тулы. Сравним три представляющие, судя по всему, разноликие нравственные принципы когорты: 18—24-летних, 35—44-летних, 55 лет и старше.

Во всех тульских возрастных когортах модальная продолжительность дебютной связи — «больше года». Удельный вес указанного отрезка эротического взаимодействия заметно уменьшается от старшего поколения (76%) через среднее (59%) к младшему (30%), словом, зафиксировано снижение объема в 2,5 раза. С другой стороны, в случайные связи вовлекалось наименьшее число жителей среднего города. При этом обнаруживается противоположная тенденция — рост распространенности «промискуитета» от старшего поколения (1,3%) к среднему (10%) и далее к младшему (12,5%). Если крайние позиции для всех возрастных когорт созвучны, то в промежуточной дает о себе знать полифоничность. «Срединный» показатель продолжительности дебютных сексуальных контактов почти у 20% «молодого» поколения ограничивается одним месяцем, тогда как у двух других — несколькими месяцами, причем у 35— 44-летних он (этот промежуток) определяет поведение каждого пятого респондента, а у «пожилого» — менее чем десятого.

И в петербургской выборке бросается в глаза модальное представительство тех респондентов, которые продолжали сексуальное общение с первым сотоварищем более года. То же относится и к распределению удельного веса: он существенно сокращается от «пожилого» поколения (61%) к «среднему» (54%) и далее к «молодому» (33%). В противоположном направлении сокращается количество «встреч-однодневок» (с 24% до 6%). В двух возрастных категориях (младшей и средней) промежуточный по частоте упоминаний интервал остался за теми, кто претерпевался к партнеру (-ше) в течение нескольких месяцев (соответственно 11% и 19%); тогда как старшему поколению для этого был необходим год (13%).

До сих пор в основном рассматривался период сексуального дебюта. И такая концентрация внимания объяснима, ибо в эту пору происходит процесс нравственного самоконституирования актора в рамках зарождающихся стратегических проектов эротизма. Одна из таких крайних стратегий может быть проиллюстрирована моральной максимой, сформулированной Ж. П. Сартром, вобравшей в себя житейскую прагматику и «высоколобый» сюрреализм. По словам Симоны де Бовуар, «Сартр любил женское общество, он находил, что женщины не так смешны, как мужчины; он вовсе не собирался в свои двадцать три года навсегда отказаться от их чарующего многообразия. Если любовь между нами, — продолжала она, — относилась к явлениям закономерным, то почему бы нам не иметь также и случайных связей». Отсюда и не должны удивлять принципы взаимоотношений знаменитой французской пары: «<...> никаких брачных уз — это главное; никаких детей — они слишком обременительны. Каждый живет сам по себе, заводит романы, вступает в связь с кем хочет, единственное обещание — ничего друг от друга не скрывать и никогда друг другу не лгать. Короче, полнейшая свобода и открытость» (Ламблен 2000: 87, 89). Поддерживание декларируемых позиций требовало от Бовуар не только пассивного, но и активного поощрения «тройственного союза», в то время как Сартр демонстративно использовал мачистские{53} принципы. Нетрудно предположить, что в оппозиции описанной элитарной стратегии расположен брачный эротизм, но, разумеется, не традиционный, центрированный на матримониальные ценности, а признающий сексуальное многоцветие. И всё же наиболее массовая стратегия нацеливает молодых людей на удовлетворение эротической нужды в разнообразных нелегитимных формах общения. В данной главе нас, естественно, интересуют последние.

Одна из важных характеристик молодежного эротизма — это количество сексуальных объектов. Установлена корреляция между количеством партнеров и принадлежностью респондента к определенной возрастной когорте. К примеру, лишь четверть туляков 18—24 лет (как правило, холостых) ограничили свою сексуальную практику одним партнером, большинство из них (58%) имели контакты с пятью сотоварищами, остальные — даже с шестью и более; у поколения 35—44-летних (между прочим, они почти все к моменту опроса состояли в юридически оформленном браке, иначе говоря, завершили нелегитимный период общения) количественное распределение партнеров существенно иное: в два раза больше респондентов указали на одного и, напротив, настолько же меньше — на шесть и более. Сходные закономерности обнаружены в Санкт-Петербурге. А именно: почти 30% 18—24-летних сослались на наличие у них одного друга/подруги, тогда как 23% — на шесть и более; 35—44-летние, соответственно—44% и 5,6%.

Студенты середины 90-х проявили несколько большую сдержанность: 40% отметили эротическую близость с одной подругой/другом, 42,5% — от 2 до 5 и 17,5% — шесть и более, проще говоря, к аскетам их также не причислишь. Кстати, о том же свидетельствуют интервал между первым и вторым партнером, частота контактов и уровень психосоматической отзывчивости. Так, почти каждый пятый студент (независимо от пола) из числа находившихся в поиске эротического партнера уже в течение месяца смог реализовать свою потребность, при этом его объектом равновероятно оказывался как «хорошо», так и «случайно» знакомый актор. Положение дел радикально меняется, если поиск растягивается хотя бы на 2—3 месяца. В этом случае, во-первых, расширяется до 42% круг студентов, осуществивших свою эротическую мечту; во-вторых, изменяется соотношение компаньонов 3 к 1 в пользу boy/girl-friend; в-третьих, возрастает уровень эмоциональной отзывчивости, позитивное ощущение высказывает не 68%, как в первой совокупности, а 76% респондентов, и, напротив, негативная реакция снижается с 31% до 16%.

Но это не всё. Большинство студентов, имеющих (или имевших) случайные контакты, не испытывают по этому поводу вины; мало того, им нравится такое времяпрепровождение. Молодые люди объясняют свой индивидуальный стиль жизни отсутствием boy/girl-friend’а, желанием встретить подходящего мужчину (женщину), способного удовлетворить их эротические запросы, или далее желанием просто развлечься.

Анализ не центрированных на матримониальность сексуальных практик будет не полон, если хотя бы бегло не затронуть еще один вид поведения, который находится в поле зрения врачей и педагогов с начала XX века, но тем не менее до сих пор остается малопрозрачным для исследователей. Я имею в виду — мастурбацию. Откровенно говоря, это чуть ли не последнее белое пятно на карте человеческой сексуальности.

Вплоть до последнего времени в отечественной сексологической литературе можно встретить высказывания такого рода: «<...> мастурбация представляет суррогатное средство, позволяющее снять или смягчить проявления физиологического дискомфорта, порождаемые биологической потребностью, не находящей адекватного удовлетворения» (ОС 1977: 205). Или вот более позднее рассуждение: «Секс реализует <...> стремление к близости на физическом уровне, но, если физическая близость не сопровождается душевной, то удовольствие от нее будет не многим больше, чем от мастурбации, т. е. чисто механического процесса» (КС 1998: 136). Прогресс налицо, по меньшей мере уже не запугивают обывателя полным физическим и психическим истощением от онанирования. Однако