Кража в Венеции - Донна Леон

Контесса внимательно следила за каждым его движением. Когда щелкнула застежка на портфеле, женщина встала и направилась к двери.

– Еще раз спасибо за то, что уделили мне время, контесса, – сказал комиссар, приостановившись на пороге.

Она взялась за дверную ручку, но нажимать на нее не стала. Вместо этого графиня посмотрела на него и улыбнулась.

– Если хочешь узнать, чего стоят тексты, Гвидо, – сказала она, называя его по имени и используя фамильярное местоимение tu, в котором отказывала на протяжении всего разговора, – прогуляйся по Рио-Тера-Секондо. – Комиссар удивленно вскинул брови, но промолчал. – Там ты найдешь здание, где когда-то стоял печатный пресс Мануция. Думаю, нет необходимости напоминать, что именно он оставил наиболее значимый след в истории Западного мира.

На стене дома ты увидишь две памятные таблички. На одной из них написано, что здесь находился издательский «Дом Альда», который «…вернул величие греческой литературы цивилизованным людям». (Эту табличку прикрепила падуанская Школа греческой литературы.) На первом этаже, справа, – заброшенный магазин, слева – лавка с грошовыми товарами для туристов. В тот день, когда я искала этот дом, я спрашивала в четырех окрестных магазинчиках, но никто не смог мне ответить: никто не знает, кто такой Альд Мануций.

– Как же вы нашли этот дом? – спросил Брунетти.

– Позвонила подруге и спросила. А она отыскала… в Википедии и позвонила мне. Адрес: Сан-Поло, 2310. Это на случай, если ты захочешь пойти туда и взглянуть на него.

Контесса протянула руку, и Брунетти снова наклонился, чтобы запечатлеть на ней неосязаемый поцелуй. О, если бы только мать увидела сейчас своего мальчика, целующего руку графине! Палаццо контессы Морозини-Альбани находится, конечно, не на Гранд-канале, но Брунетти точно знал, что для его матушки это не главное: все-таки это палаццо, и женщина, которая подала ему руку, – графиня, одна из самых родовитых.

В тот день они с Паолой пообедали вдвоем – лазаньей с колбасой и баклажанами. Кьяра с одноклассниками уехала на экскурсию в Падую, Раффи с другом катался на лодке.

– Добром это не кончится, – сказала Паола. – Несколько часов в открытой лодке, посреди лагуны! А если пойдет дождь?

Брунетти выглянул из окна и увидел небо, такое синее, словно его скроили из мантии Мадонны. Перед обедом он выходил на террасу и чуть не оглох от птичьего гомона – там, в кронах сосен, на заднем дворе дома по ту сторону калле. Весна наступала по всем фронтам, и ее было не остановить. Еще пару месяцев – и все начнут жаловаться на жару…

– Я понимаю, что ты имела в виду, – ну, говоря о контессе, – сказал Брунетти, проигнорировав реплику жены.

В Паоле проснулось любопытство: вдруг муж расскажет ей что-то, чего она не знает? И она, позабыв на время о своем первенце, попросила:

– Поконкретнее, пожалуйста!

– Что деликатность – явно не ее стихия. И она говорит то, что думает.

– Ах это! Да, контесса бывает предельно искренней, но в семье она была всеобщей любимицей, с ней обращались как с принцессой, – при том, что она была всего лишь виконтессой, – так что ее категоричность, по-моему, вполне объяснима.

– И простительна? – уточнил Брунетти.

– Помилуй бог! Нет! – тут же отозвалась его жена. – Но людей важнее понимать, нежели прощать.

Брунетти задумался. Может, вот он, ответ на вопрос, почему Фрейд заменил Иисуса Христа? Но обсуждать эту идею с Паолой он не собирался – только не сейчас, когда ему нужно было выудить больше сведений о контессе.

– Она недолюбливает коллекционеров, – сказал Брунетти.

– И правильно делает, – ответила Паола, тем не менее моментально насторожившись.

Супруги сидели на диване в ее кабинете, который теперь, при ярком солнечном свете, выглядел уютнее. За обедом они решили выпить не вино, а кофе, и теперь перед ними стояли чашки с этим напитком. Паола отпила из своей, немного поболтала кофе, чтобы растворились последние крупинки сахара, и допила его.

Вспоминая разговор с контессой Морозини-Альбани, Брунетти сказал:

– Она проводит границу между себе подобными, теми, кто понимает и любит красивые вещи, и теми, кому они нужны только для того, чтобы развесить их по стенам.

Как он ни старался смягчать выражения, его грубость была очевидна, даже для него самого.

Паола бесшумно поставила чашку на стол и повернулась к мужу.

– Если я сделаю различие между тем, как вдумчиво ты читаешь римскую историю, и тем, как ее читает журналист, который проводит параллели между двором императора Гелиогабала и текущей ситуацией в Риме, понятия не имея о том, что этот Гелиогабал собой представлял, – назовешь ли ты его иллюзорным? – Ее голос был мягким, но Брунетти отчетливо слышал нервное щелканье хвоста в кустах – как у тигрицы перед прыжком. – Или возьмем мою «иллюзорную» профессию: могу я предположить, что мое прочтение The Portrait of a Lady может быть более богато нюансами, нежели голливудский фильм? Это тоже иллюзорное различие?

Брунетти опустил глаза, какое-то время изучал кофейную гущу на дне чашки, потом поставил ее на блюдце рядом с чашкой жены.

– Думаю, это зависит от того, насколько явно ты демонстрируешь отвращение к Голливуду, – сказал он.

– Все, кто терпеть не может Голливуд, просто обязаны это демонстрировать! – Выдав эту сентенцию, Паола улыбнулась и добавила: – Контесса Морозини-Альбани – сноб, и ты это знаешь. Мы все снобы. Но у нее хотя бы есть оправдание.

– Возможно, – сказал Брунетти, давая понять, что это уступка, а не согласие. Он посмотрел на часы. Из дома ему выходить лишь через полчаса, поэтому он решил все-таки задать Паоле еще один вопрос – она ведь много читает и размышляет о прочитанном.

– Ты когда-нибудь интересовалась научной фантастикой?

– Ну, Генри Джеймс написал так мало, – ответила Паола со смешком.

– Я серьезно.

– Да, кое-что. Но не много.

– А ты читала роман о том, как сжигали книги? – спросил он.

Если да, то она прекрасно помнит прочитанное.

– Нет, если память мне не изменяет. Можешь объяснить поподробнее?

– Названия я не помню, но там идет речь о мире, где книги запрещены законом, и пожарные – это очень умный сюжетный ход! – ездят по домам и сжигают тома, какие только найдут. И если обнаружат хотя бы одну книгу – ее хозяина убивают.

– Мои студенты наверняка захотели бы оказаться в этом мире, – сказала Паола, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– Нет, не захотели бы. Там были люди, которые запоминали книги целиком, они сами становились книгами. Это был единственный способ их сохранить.

Паола с удивлением воззрилась на мужа: