Я — твоё солнце - Мари Павленко

в ногах — мой часовой.

В открытые окна врывались крики празднующих людей.

Я вздрогнула.

Привет, папа, это я. Надеюсь, тебе весело. Маму отвезли в больницу Ларибуазьер, она пыталась покончить с собой. Вот. С Новым годом.

Глава шестнадцатая

Ужасная, деспотичная тоска вонзила свой чёрный флаг в макушку Деборы

За ночь я не сомкнула глаз.

Джамаль остался со мной — развалился в ногах на моей «гномьей» кровати. Он рассказывал о своих родителях, о том, как злился, когда они умерли. Да, глупо, безумно, не в тему, но он на них злился. Злился ДО СМЕРТИ. Мы нервно хихикали, идиоты. Иногда я даже не понимала, почему смеюсь. Точнее, знала: лучше так, чем рыдать. Джамаль сказал, что это нормально — пьянеть от тоски, ярости и отчаяния. Превратиться в невыносимую смесь эмоций и извергнуться.

Никто не смог бы заменить Джамаля в это время.

Я взяла его за руку.

Мы предупредили Виктора по СМС. Джамаль доверил ему присмотреть за квартирой, и Виктору пришлось согласиться. Не хватало мне тут ещё Адель на диване в гостиной для полного счастья.

Около шести утра позвонил отец.

Он в аэропорту. Прилетит к двум часам. Скорая дозвонилась до него: с мамой всё будет хорошо, но врачи ещё не говорили о возможных осложнениях. Папа обо всём позаботится. Надо его дождаться.

Он плакал.

Мы ели холодные блины, даже Изидору перепало.

Я закрыла окна и выбросила полотенца, которыми мама забаррикадировалась на кухне. Ненавижу их. Жаль, что нельзя их сжечь.

Мы уснули на рассвете. Я устроилась на плече Джамаля, укутавшегося в одеяло.

На краю мира.

Кто-то растряс меня и вытащил из бесцветных снов.

Папа сидел на коленях передо мной. Волосы его были растрёпаны, на щеках пробивалась щетина, в глазах — безумие.

Я обняла его за шею и больше не отпускала. Джамаль проснулся от моих всхлипываний.

— Здрсте, мсье.

— Спасибо, молодой человек… Спасибо большое, что были здесь, что остались.

Час спустя мы уже были в больнице. Я дала Джамалю ключи, чтобы тот выгулял Изидора.

Отец всех на уши поднял в регистратуре, расспрашивая дорогу. Я потащилась за ним — иногда легче просто за кем-то следовать — и села в зале ожидания. Он поговорил с медсестрой и врачом. Повернулся ко мне, но я покачала головой.

Я пока не готова.

Хочу ещё немного побыть на краю мира. Как можно дольше. В этом далёком месте, где ничего не маячит на горизонте: ни боль, ни сюрпризы. Где я ничего не боюсь, а просто могу дышать.

Плитка в зале ожидания была грязная. Точнее, серая. Тёмная линия разрезала её на тысячи квадратиков: ровных и симметричных. Один квадрат. Два квадрата. Триста семьдесят два квадрата.

— Дебора… Я хочу навестить твою маму в реанимации. Мы можем сходить вместе…

— Мне лучше остаться здесь.

— Хорошо, дорогая. Я скоро.

Он поцеловал меня в лоб.

В последний раз меня целовала в лоб мама, и было это вчера: до газа, до падения, до бездонной темноты.

Рядом со мной сидел старик. У него текло из носа, и он сморкался в квадратик из синей ткани. Пятьсот сорок семь квадратиков.

Я получила семь сообщений.

Пять от Джамаля, который заснял Изидора в сквере — принюхивающимся к земле, с лапами в воздухе, гоняющим голубей и с палкой во рту.

Одно от Виктора: «Мне очень жаль, Дебора. Если тебе что-то нужно, я рядом».

И одно от Элоизы: «Виктор написал мне. Позвони».

Виктор написал ей.

— Ты уверена, что не хочешь туда идти?

Я подняла голову. Передо мной стоял растрёпанный папа, его рубашка торчала из штанов, можно было подумать, он не спал двое суток — хотя так на самом деле и было.

— Как она?

— Её накачали таблетками. Спит.

— И что?

— И ничего. Я общался с доктором. Её осмотрят, чтобы узнать, в каком состоянии мозг.

Он шептал.

— Если всё хорошо, её поместят в психиатрическую лечебницу.

— То есть как? Если всё хорошо?

На мой крик обернулся весь зал ожидания.

Я встала и подошла к отцу.

— Вы все больные? Она же там умрёт!

— Пойдём отсюда.

Квадратики смешались, раскололись и рухнули на землю, похоронив меня под собой. Папа взял меня за руку, я попыталась вырваться, но он сжал руку ещё сильнее и потащил меня на улицу.

Под липкой моросью на парковке я взорвалась:

— Как ты можешь так поступить?

— У меня нет выбора, Дебора, ей нужна помощь!

— Ей не нужна такая помощь! Она отупеет от препаратов, будет пускать слюни и перестанет нас узнавать, как в «Пролетая над гнездом кукушки»!

— Да нет же…

— Ты не можешь её закрыть! Она с ума сойдёт!

— Но она уже сошла с ума!

У меня в горле толпились слова, расталкивали друг друга, поддевал и локтям и: козёл, урод, ты бросил её ради своей бразильской шлюхи, тебе пофиг, всё это из-за тебя, из-за тебя, — этих слов так много, что они спровоцировали пробку.

— Прости, я не это хотел сказать, — тут же спохватился отец.

— Слишком поздно. Ты уже сказал.

— Идём, мы возвращаемся домой.

— Мы? МЫ?

Если бы у меня было что-нибудь в руках — стакан воды, вина, колы, соляной кислоты, — я бы выплеснула содержимое прямо ему в лицо. Сжав кулаки, я поняла, насколько напряжена. Хотелось его ударить.

Он провёл рукой по лицу — рукой, с которой уже снял кольцо, даже бледный след на коже было видно, — и расплакался.

— Помнишь макароны, которые мы готовили, когда мама уезжала в путешествие?

Я вздохнула полной грудью и кивнула.

Разжала кулаки.

В машине отец не включил радио. Один раз он проехал на красный свет, и я закричала; остальной путь мы провели в тишине.

Моя мама пыталась покончить с собой. Покончить с собой. Я повторяла эти три слова снова и снова, пытаясь осознать их смысл, но ничего не получалось. Тогда я начала искать синонимы. Покончить с собой. Свести счёты с жизнью. Наложить на себя руки. Убить себя. Отправиться на тот свет. Совершить самоубийство. Уйти по-лёгкому. Выпи-литься.

Я боялась звонить Элоизе.

Я ошибалась: ситуация поменялась, я посмотрела на мир под другим углом. И мне нужна Элоиза. Джамаль и Виктор — отличные друзья: забавные, внимательные. Элоиза не станет писать «изящные трупы», она думает, что у Арво Пярта воняет изо рта, и больше не говорит «именем золотых спагетти» при всех. Но у неё есть другие достоинства.

Я обрезала ногти на ногах, позволив им разлететься по всей ванной.