Демоны римских кварталов - Андрей Дышев

Тут в комнату ворвалась Маргаритта, внося с собой сквозняк и запах сладко-приторных духов.

– Ты хоть бы людям кофе предложил! – принялась укорять она мужа. – Твоими яблоками только червяки сыты будут!

– Вы разве хотите кофе? – искренне изумился Джакомо.

Этот вопрос вызвал смех, который немного разрядил обстановку.

– Я же знаю, что вы пришли сюда не за этим, – добавил он.

– Совести у тебя нет! – констатировала Маргаритта, гордо направляясь в сторону кухни.

– Ты прав, мы пришли, чтобы спросить у тебя о Сенеке, – ответил Адриано и положил на поднос с фруктами листочки, написанные Владом в самолете.

– Что это? – заинтересовался Джакомо и нацепил на нос очки, в которых недоставало одного стеклышка. – «Я это девой делала; ужасней теперь мой гнев, и большее злодейство прилично мне, как матери детей…»

Он отложил листок в сторону и стал декламировать наизусть:

Промчатся года, и чрез много веков

Океан разрешит оковы вещей,

И огромная явится взорам земля,

И новые Тифис откроет моря,

И Фула не будет пределом земли…[1]

– Вам нравится Сенека? – спросил он, обведя гостей настороженным взглядом. – Поэзией в нормальном смысле слова это не назовешь. Человек всю жизнь говорил стихами. Стихи были его оружием, деньгами и паролем доступа к сердцу любого государственного чиновника вплоть до императора.

Джакомо сел на своего любимого конька. Теперь он стал центром внимания и – о чем он втайне надеялся – безусловным лидером в этой области познания.

– Нас интересует вот эта строка… – Адриано попытался прервать красноречие Джакомо, которое могло бы составить достойную конкуренцию красноречию великого римского поэта.

– Я знаю, о чем вы хотите меня спросить! – перебил его Джакомо. – Чтобы понять Сенеку, достаточно уяснить одну простую истину: стихами он описывал свою жизнь, доказывал свою правоту, оправдывался, лебезил, грозил – все это он делал стихами. Вы знаете, что Сенека за короткий срок смог сколотить огромное состояние, превышающее 300 миллионов сестерциев! Никто из римлян так не гонялся за наследствами, как этот мыслитель. Он знал наперечет всех более-менее обеспеченных граждан Рима, готовящихся отойти к праотцам, и вел их наследственные дела так, что часть богатств обязательно перепадала ему. Но стоило одному из сенаторов поставить вопрос о моральной нечистоплотности Сенеки…

Джакомо замолчал, поднял палец, призывая к вниманию.

– Вы, конечно, сейчас будете смеяться. Но Сенека, вместо того чтобы представить сенату какие-нибудь оправдательные документы, взялся за стилус и папирус и написал трактаты «О счастливой жизни» и «О благодеяниях», где рифмованной строкой убедил всех в своем безупречном альтруизме.

– И что, у него получилось? – спросила Мари.

– Еще как!

Адриано вновь попытался сформулировать вопрос:

– А в этой строке, где он говорит о…

– Секундочку! – остановил его Джакомо. – Сенека жил бы припеваючи, если бы не серьезный конфликт с императором Калигулой. – Он перевел взгляд на Влада. – Вам что-нибудь известно об этом?

– Не помню, из каких конкретно источников я узнал, что император позавидовал успехам Сенеки в судебном ораторстве и приказал его убить…

– И вы верите в эту чушь? Калигула позавидовал судебному и ораторскому мастерству Сенеки? Император, обладающий огромной властью, позавидовал человеку, который мог бы с успехом защищать его собственные интересы? Это, знаете, все равно что завидовать своему наемному работнику, который приносит тебе огромную прибыль… Хотите знать правду?

– Хотим! – громко ответила Мари, которая уже сгорала от нетерпения.

Джакомо выждал эффектную паузу.

– Сенека, не согласовав свои действия в сенате, полностью взял на себя все расходы, связанные с похоронами пятого прокуратора Иудеи Понтия Пилата. А так как Сенека ничего не делал бескорыстно, часть наследства перешла к нему.

– А что, есть сведения, что Пилат был очень богат? – спросил Влад.

– Как раз наоборот. В 36-м году легат Вителлий снял с должности прокуратора Иудеи и отправил в Рим на суровые разборки. Представляете, с каким чувством Пилат возвращался на родину? Он ждал суда, позора и смертной казни. Как минимум его ждало разжалование. Разве он думал в эту пору о богатстве, которое мог бы вывезти из Иудеи? Башку бы сохранить! Но Пилату в какой-то степени повезло. Пока он плыл в Рим, умер Тиберий, и империю возглавил придурочный Калигула. Тот в самом деле разжаловал бывшего прокуратора, и последний свой год Пилат прожил если не в нищете, то, во всяком случае, без каких-либо материальных излишеств.

– Но Сенека все-таки клюнул на его наследство, – добавил Влад. – Значит, Пилат вывез нечто очень ценное из Иудеи, и поэт догадывался об этом.

Джакомо как-то странно взглянул на Влада, словно тот произнес что-то богохульное. Он встал с дивана, подошел к окну и задернул шторы. Комната погрузилась во мрак. Щелкнул выключатель, загорелось бра. Джакомо принялся ходить по комнате, иногда отфутболивая попадающиеся ему под ноги яблоки.

– Прошу не орать так громко, – попросил он, перейдя едва ли не на шепот. – Как в доме висельника не принято говорить о веревке и мыле, так в центре Рима нежелательно использовать в одном контексте выражения вроде «Понтий Пилат» и «Вывез из Иудеи нечто очень ценное». Вы же сами только что кричали о рынке библейских реликвий. Хотите, чтобы появилась еще одна реликвия, какой-нибудь протокол допроса Христа или объяснительная записка, написанная его собственной рукой? Дураку понятно, что самым ценным для человечества может стать любой, даже ничтожный предмет, маковое зернышко, просто пыль, перешедшая из рук Иисуса в руки Понтия Пилата.

– А вы знаете, о чем именно речь? – забыв о конспирации, воскликнула Мари.

– О-о! – тяжко простонал Джакомо, схватившись за голову. – Я же просил, не надо орать… Если бы я знал, что это за предмет, то, следуя логике господина Уварова, тотчас предложил бы Ватикану купить его и стал бы миллиардером.

– Нам известно, что этот предмет как-то связан со словом «дева», – сказал Влад.

Джакомо рывком опустил руки и, нахмурившись, взглянул на Влада.

– А откуда вам это известно?

– Вы же сами прочитали вслух цитату: «Я это девой делала; ужасней теперь мой гнев…»

– Ну и что, – потупив взгляд, быстро ответил Джакомо. – В этих словах нет ничего. Медея совершала свои злодейства в юном возрасте, когда еще была девушкой…

– Нет! – перебил его Влад. – Вы говорите неправду! Вы, как переводчик, не могли не обратить внимания на двусмысленность фразы. Но сделали сознательный выбор, расшифровав строчку так, как…