Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура - А. Кошелев

Весной 1939 в нашу летную часть, что стояла под Киевом, пришел приказ: немедленно передислоцироваться в Монголию.

Дело в том, что уже не первый год положение на наших восточных рубежах внушало все большее и большее опасение за безопасность страны. Это беспокойство ощущалось всеми: и руководителями партии и правительства, и средствами массовой информации, и нашим командованием, и нами, рядовыми летчиками, и всеми советскими людьми. Из тем политинформаций куда-то пропали успехи социалистического строительства и реконструкции, положение в Испании, борьба международного рабочего движения за свои права и многое другое.

Практически, тем осталось только две: к положению на востоке и к положению на западе. Причем, положение на востоке оценивалось, да и воспринималось буквально всеми, как более грозное, чем на западе.

Посудите сами: не успели отгреметь бои на сопке Заозерной (район озера Хасан), как начались провокации японской военщины в Монголии. А у нас с монголами был договор о дружбе и взаимной помощи. А у японцев был аналогичный договор с немцами.

И все ждали, что вот-вот начнется широкомасштабная война на востоке с японцами, а немец, чуть попозже, нападет на нас с запада. Так что приказ мы восприняли однозначно: началось! Я и сейчас считаю, что для нас, летчиков 22-го истребительного авиационного полка, Великая Отечественная война началась весной 1939 года. Тем более, что незадолго до этого в газетах писали, что СССР будет защищать территорию Монголии, как свою собственную.

Путь с Украины в Монголию был неблизким. Добирались месяца полтора-два, а, может быть, и все три: ехали поездом, потом — на машинах. Транспортным самолетом доставили нас до 111-го разъезда, оттуда разлетелись: вначале на базовый аэродром в Тамцак-Булаке, а затем — поэскадрильно — на полевые аэродромы, где и получили материальную часть. Наша эскадрилья получила пушечные истребители И-16.

В мае начались бои.

Мне часто приходилось слышать о превосходстве наших машин над японскими, доводилось слышать и прямо противоположное мнение. То же самое говорят и о подготовке летчиков. Но мне так не кажется: авиация в то время была еще очень молода и, наверное, поэтому в разных странах получила примерно одинаковое развитие — что по летно-техническим характеристикам материальной части, что по уровню подготовки летчиков. Так что встретились на равных.

За Халхин-Гол я был награжден орденом Боевого Красного Знамени — за бой, который я провел у всех на глазах. Такое редко бывает. Я в тот день был на боевом дежурстве, вдруг прозвучала команда на боевой вылет.

Когда взлетел, прямо над аэродромом увидел японский самолет и сразу его сбил. Сейчас уже не помню, что это был за аппарат, но не истребитель, точно: то ли наблюдатель, то ли корректировщик. Японские-то истребители я хорошо знал: «Дзеро» их называли; с такими большими красными кругами на плоскостях и фюзеляже. Скорость у них для нас маловатой казалась, да и по вооружению мы явно их превосходили.[6] Наш И-16 по вооружению выпускался в нескольких модификациях: были чисто пушечные, пулеметные и смешанные пушечно-пулеметные. На Халхин-Голе на «ишаки» стали еще подвески под РСы (реактивные снаряды — типа «Катюши») монтировать.

Вообще, летать там было легко — мы сразу же, как только прилетели, завоевали господство в воздухе, хотя, может, и к августу. Но летом это было.

Всего на Халхин-Голе я сбил три японских самолета: два истребителя «Дзеро» и этот, о котором уже упомянул.

Однако самым запоминающимся моментом стал для меня вовсе не бой, а вынужденная посадка.

Во время боя у меня остановился двигатель — кончилось горючее. «Ишак» — машина скоростная; не самая, конечно, — позже доводилось и на более быстрых летать, — но тем не менее для пионерского периода нашей авиации одна из самых быстрых. Рассчитать запас горючего не так-то просто. Хорошо хоть над нашей территорией это случилось. А с точки зрения авиации вся Монголия — один сплошной аэродром: степь да степь кругом; почва твердая; полей да лесов нет и в помине: садись где хочешь!

Посадку поэтому произвел на шасси, а не на брюхо, дождался баошников (воинов батальона аэродромного обслуживания), меня дозаправили и я полетел дальше.

К осени все кончилось: побили мы японца.

Потом участвовал в Великой Отечественной войне, в 1945-м опять был на Дальнем Востоке, но уже опытным, повоевавшим летчиком. После немца мы били японца, как хотели.

Да и техника была намного лучше довоенной: получили новые самолеты: «Лавочкины», «Яковлевы» — более скоростные, маневренные, лучше вооруженные.

В середине августа 1939 года, по окончании военно-пехотного училища, я был произведен в лейтенанты и срочно, в составе группы выпускников, направлен в Монголию.

Н. Г. Богданов (Халхин-Гол, 1939 г.)

Хотя мы прибыли в штаб 1-й армейской группы, располагавшийся на горе Хамар-Даба, ночью, я немедленно получил назначение в разведроту 127-го стрелкового полка, наступавшего на направлении главного удара 57-й стрелковой дивизии в составе Южной группы войск.

Разведку мы вели как на бронемашинах БА-10 и БА-20, так и пешим порядком. Не знаю уж, что было опаснее. При действиях пешими разведгруппами больше полагались на скрытность: перед выходом на задание я всегда приказывал бойцам попрыгать — не лязгает ли оружие и амуниция: малейший шум мог выдать наше присутствие врагу, особенно ночью. Бронеавтомобилями чаще пользовались для активной разведки сильно укрепленных узлов японской обороны, выявления опорных пунктов, ДЗОТов и ДОТов — фактически это была разведка боем: мы сознательно подставлялись под обстрел, чтобы вскрыть огневые точки противника. Честно говоря, БА-20 мы недолюбливали — эта пулеметная бронемашина для серьезного боя была малопригодна; а вот пушечный БА-10 вполне соответствовал требованиям активной разведки, разве что мотор был слабоват и сцепление не всегда надежно, зато мощному вооружению — 45-мм пушка и два пулемета — могли позавидовать даже японские танки.