Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев

Ильмар откидывал назад, открывая высокий выразительный лоб.

Не думал Николаус, что бортник Ильмар встретит его со столь хмурым лицом. Ещё спросил:

— А нет ли в деревне другого бортника по имени Ильмар?

— Мой сынишка тоже Ильмар, а как он сын бортника и уже кое-что понимает в сём полезном промысле, наверное, тоже станет бортником, придёт время. Но не думаю, что нужен вам именно он, господин... — говоря всё это, человек подошёл ближе.

— Значит, к тебе моё слово, — несколько тише молвил Николаус. — А за словом и дело.

Здесь лицо Ильмара-бортника прояснилось и подобрело:

— А за словом и дело, — повторил он по-русски. — Должно быть, вы Николаус?.. — после чего он перешёл на эстонский. — Но пойдёмте в дом, там и поговорим. Не то разнесут птицы по округе наши слова, — он сделал приглашающий жест рукой.

Через калитку Николаус зашёл во двор, потом, пригнувшись под низкой притолокой, вошёл он в дом Ильмара — маленький, небогатый, как у всех эстонцев, но весьма крепкий и опрятный.

В доме было чисто убрано, настелен пол, побелена печь, красовались на окнах занавески. Недалеко от печи стоял большой сундук — редкая, дорогая вещь в доме эстонца. Возле сундука Николаус разглядел прялку.

Ильмар посадил гостя на широкую лаву у окна.

В доме пахло мёдом и свежим ржаным хлебом. Черепяная плошка с душистым мёдом и краюха свежего крестьянского хлеба, слегка обсыпанная мукой, волшебным образом возникли перед Николаусом, пока он осматривался.

— Чисто у тебя, как в господском доме, — похвалил Николаус.

— Я и есть сам себе господин, — с гордостью ответил Ильмар. — Я — свободный человек. От надёжного дела живу, в котором имели искус многие мои предки. Давно уж я выкупил у барона и себя, и свою семью. Мой сын не будет гнуть спину на мызе, и плеть подлого кубьяса не коснётся его, — он подвинул плошку и хлеб гостю. — Угощайтесь, Николаус. В нашем краю много цветов. Здесь они все — перед вами.

Николаус попробовал мёд с кусочка хлеба, похвалил угощение. Потом он достал из рукава свиток, перевязанный тесьмой, и положил перед Ильмаром:

— Это надо поскорее передать в Нейгаузен воеводе.

— Сделаю, господин Николаус, — обещал Ильмар. — Завтра же и поеду с утра.

— Не попадись, друг, — остерёг Николаус. — За это можно головы лишиться.

— Не поймают, — усмехнулся Ильмар. — Никто лучше бортника не знает лесные тропы. Разве только звери, что их торят... А вы, господин Николаус, слышу, хорошо говорите по-эстонски. Вы эстонец?

— Нет. Но у меня среди эстонцев много друзей. И соседи мои — эстонцы, — Николаус задумался на минуту. — Скажи и ты мне, Ильмар... Почему помогаешь нам, русским? Рискуешь ведь головой.

Ильмар кивнул, сделалось сумрачным его лицо:

— Если у вас много друзей среди эстонцев, добрый Николаус, и если у вас соседи эстонцы, а я знаю, что много наших уходят на Русь в поисках лучшей доли, то, конечно же, хорошо вам известно, сколь ужасно страдает мой народ. Бедному эстонцу приходится платить немцу за землю и за воду, за лес и за воздух, и даже за свою жизнь. Вот я свободный человек. А плачу немцу за то, что хожу по родной земле: по тропинке хожу — плачу за то, что песок топчу; по дороге хожу — плачу за то, что топчу камни; по полю хожу — плачу за то, что дикую траву топчу. И множится в ихних замках наше эстонское золото, — Ильмар спрятал свиток в овчинах, лежащих на лаве; взглянул на гостя пристально. — У меня нет умысла ранить вас обидным словом, господин Николаус, но русские для нас, эстонцев, тоже зло...

— Идёт война, — развёл руками Николаус.

— ...От русских мы тоже терпим немало бед. Но русские, надо сказать, — меньшее зло. Хотя они, как многие, не прочь насытиться от нашего стола, они, в отличие от многих, не стремятся сделать из эста раба. И ещё русские ловко бьют наших врагов. Почему же не помочь русским?

Так они беседовали ещё некоторое время, а потом простились по-братски — обнялись. Ильмар занялся своими делами, Николаус отправился в церковь.

Глава 20

Гордый орёл мух не ловит

орчма местная была — обычная корчма, каких в земле ливонской море и какие разве что по звёздам можно счесть.

Просторная и крепкая была корчма, сложенная из плоского камня, крытая гонтом. Хозяйка — в тесной кухоньке за стряпнёй, хозяин — у очага при вертеле да при рашпере, сын хозяйский, подросток, — возле кружек и бочат и вообще на подхвате. Три длинных стола, шесть таких же длинных лавок. Четыре низеньких оконца, дюжина толстых, оплывших свечей. За столом в углу сидели несколько местных, пылауских, крестьян, бородатых, неприбранных, кудлатых, — хотя и без соломы в волосах, — с чёрными лицами, с широкими плечами, натруженными мозолистыми руками, и один человек, Хинрику не знакомый, из захожих, довольно прилично одетый.

Войдя, Хинрик кивнул хозяину, кивнул крестьянам; сел за отдельный стол. Мальчишке велел принести пиво, а к пиву — сало и лук, плошку соли.

Крестьяне у себя за столом говорили о молодой голой ведьме, что видели намедни во ржи; будто наводила порчу молодая ведьма — надламывала стебли, теребила колосья и, раздувая щёки, дула на них; спугнули ведьму, не поймали, жаль; она убегала, и луна отражалась в двух половинках её гладкой задницы... Потом крестьяне что-то всё спорили, в какой-то миг притихли. Говорил только тот незнакомец. Его слушали с вниманием; как видно, уважали. Невольно прислушался и Хинрик. Человек рассказывал про какого-то зажиточного и весьма благополучного крестьянина, который с очередных излишков купил себе меч. И укоряла его сварливая жена: «У меня новых серёжек нет, чтоб надеть на праздник, а ты покупаешь всякую ерунду!..»

Посмеялись крестьяне: что за глупая баба! кто ж откажется от меча, да ещё в такие многотрудные времена! каждый только и мечтает иметь хороший меч! у каждого что-то припрятано под кроватью — у кого топор, у кого коса, у кого-то молоток, у кого-то увесистый камень; а тут — меч!.. Трудно понять разум женщины. Да и нужно ли?

В кухоньке, заметил Хинрик, мальчишка, младший хозяйский сын, склонился над большим котлом с едой и воровал из него