Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев

говорила ему что-то. А он не мог расслышать. Эта женщина любовалась им, улыбалась ему и хотела что-то сказать не из этого мира; она была видением из того другого мира, который вроде бы здесь, рядом, но до которого, пока не призовёт к себе Всевышний, при всём желании не дойти, без помощи ангела Смерти не добраться. Удивительный сон, позволяющий увидеть, как неявное может стать явным...

Николаус закрыл глаза и повернулся на другой бок. Но в следующее мгновение, стряхнув остатки сна, обернулся. Не было возле него никакого образа...

Образ этот, призрак — невесомый, бледный, неясный в ночи — стоял теперь в дверном проёме. Николаус напряг зрение, стараясь его получше рассмотреть. Николаус сидел в постели и смотрел на это бесплотное видение, размытое пятно в слабом лунном свете, падающем из окна-бойницы. А видение будто смотрело на него.

Слуха Николауса коснулся тихий шёпот:

— Отик?..

Нужно было встать и пройти туда, в темноту. Но Николаус не был уверен в том, что не спит. Ему подумалось: поднимись он сейчас с постели — и мысль его, обернувшись ночной птицей, унесёт его во тьму, в другие места, в другие времена, в какие-то дальние дали и лишит возможности раскрыть тайну. Что за видение посещает его по ночам?.. Всё происходящее так не похоже было на явь. Он смотрел и смотрел, и ему казалось, что видение бледнеет и теряет формы и вот-вот рассеется, как дым, и Николаус упустит его.

Шелестом шёлковой ткани по комнате понеслось:

— Ты не Отик?..

Николаус смотрел и смотрел в темноту, и ему казалось, что видел он всё больше. Быть может, он видел сейчас даже то, чего не было. Ведь не было же никакой женщины в проёме двери, не могло быть, потому что он видел всё отчётливее: дверь была закрыта у неё за спиной. И он помнил, как запирал дверь накануне, ложась спать.

Так тяжело опускались веки, так неодолимо тянуло в сон... Или это уж был сон?

Но он как будто наяву слышал, прошелестела в крыльях летучей мыши ночь:

— Отик...

Видение всколыхнулось, словно ступило шаг в сторону, и растаяло. Более не в силах бороться со сном, Николаус упал на подушки.

...А рано утром проснулся с тяжёлой головой. И пришла мысль о новом ночном посещении его и уж не шла из головы, мешала понежиться, подремать в мягкой постели в ранний час. Поднявшись, Николаус подошёл к двери и самым внимательным образом осмотрел её, ощупал завесы и тяжёлый засов, подёргал крепления засова, взглянул на глубокий паз в косяке. Всё было сработано надёжно. Даже очень крепкому воину — вроде Маркварда Юнкера — пришлось бы не по силам выбить эту дверь, сломать засов. Тогда Николаус исследовал стены и пол возле двери. И здесь не нашёл он и намёка на какую-нибудь лазейку. Разве только для мыши малую норку приметил он в углу на стыке плинтусов. Однако ночной гостье, будь она из плоти, требовалась лазейка поболее.

Николаус обнаружил тайный ход случайно, когда открыл окно и впустил в покои волну свежего утреннего воздуха. Человек приметливый, он увидел, как под этим внезапным порывом воздуха слегка всколыхнулся один из гобеленов, а затем как будто прилип к стене. Осенённый догадкой, Николаус отвернул край гобелена и увидел за ним узкий тёмный коридор. Осмотревшись, он понял, что тайный ход этот проходил в толще крепостной стены и, по всей вероятности, только сейчас ход мог рассматриваться как тайный; но когда-то он служил обычным ходом в стене, через который можно было переходить из одной крепостной башни в другую, от одной пушки к другой и, наверное, подносить порох, ядра. Подивившись своему открытию, Николаус отпустил край гобелена.

Значит, вовсе не призрак безутешной Эльфриды бродил здесь ночами, а некая женщина ходила во тьме. И скорее всего — ходила босиком; поэтому она ступала так неслышно.

Глава 24

Осторожность лучше снисхождения

ока барон Аттендорн, сидя за столом, хмурясь и делая кое-какие пометки, изучал представленный список, Юнкер подошёл к ковру с оружием. Сняв клевер — оружие сколь грозное для любого доспеха, для самого крепкого щита, столь и изящное формой, — Юнкер ловко покрутил его у себя над головой. И движения этого опытного воина были так быстры, что клевер на несколько мгновений как будто растворился в воздухе, ибо глаз не успевал уловить его. Точно так же он покрутил над головой шестопёр с посеребрёнными пластинами; шестопёр тоже будто исчез, а над головой Юнкера при этом образовался светлый серебряный круг, как нимб воина. Но, похоже, не оружие испытывал сейчас Юнкер, а запястье своё. Удовлетворённый, он вернул клевец и шестопёр на место. Затем внимание его привлекла лохаберская секира, или лохаберакст[56], что лежала на скамейке в углу возле доспехов Аттендорна. Полюбовавшись остро заточенным, хищно изогнутым лезвием, потрогав большим пальцем длинный крюк, припаянный к обуху и напоминающий клык очень крупного зверя, Юнкер всего один раз взмахнул секирой и порадовался её голосу — гудению тревожному, заунывному, от коего у малодушного наверняка застынет в жилах кровь и оборвётся в ужасе сердце.

Барон наконец добрался до конца списка и, в раздражении сдвинув брови, отодвинул этот список в сторону:

— Помилуй Бог!.. Ты хочешь меня разорить, Марквард?

— Что именно вам не нравится, комтур? — Юнкер положил секиру на место.

— Прости мне это раздражение, мой друг, но здесь что ни строка — огромные затраты.

— Вы требуете от меня правды, барон, а когда я излагаю вам правду, вы раздражаетесь. Вам известно, что войска московита продолжают скапливаться у ливонских границ? Вам должно быть понятно, что скопление их там не случайно. Не свадьбу гулять они у нас собрались и не на ярмарку явились. Захватив два года назад наши восточные города и земли, Иван подавил на какое-то время свой аппетит. Но теперь он явно вновь проголодался. О том, что вот-вот будет новый натиск русских, известно даже последнему пропойце в деревне. Эстонские мальчишки-пастушки о новом русском вторжении распевают песни. Слухи, говорящие о новой готовности русских драться, множатся день ото дня. Крестьяне ропщут и не хотят работать, кубьясы стонут: всё труднее крестьянами управлять. Вечерами только и слышно в деревне, что «вжик-вжик». Это крестьяне точат свои косы по наши души. Многие обиженные и недовольные бегут в леса, сбиваются там в шайки и ждут, ждут, когда придёт русский воевода