Ардабиола - Евгений Евтушенко
Шрифт:
Интервал:
— А где же твоя подруга Алла? Клетка пуста. Она что — тоже от тебя сбежала?
— Она умерла.
— Про крыс обычно говорят: сдохла.
— Она умерла.
— Хорошо, пусть будет по-твоему. Ты всегда был гуманен к животным. Этого у тебя не отнимешь… Извини, что я без звонка. Твой телефон не отвечал. Я хотела тебя поздравить с защитой. Мне сказали, что ты завтра наприглашал гостей. Многие ведь не знают, что мы живем отдельно. И я подумала…
— Что ты подумала? — спросил Ардабьев, поднимая с пола ветку ардабиолы и крутя ее в руках.
— Я не напрашиваюсь в гости… Я подумала, что квартира, наверно, захламлена. Хотела тебе помочь… А у тебя чисто. Тебе кто-нибудь помогает?
— Никто.
— Молодец. А ты догадался что-нибудь купить?
— Догадался.
Она подошла к холодильнику, заглянула в него:
— Ты растешь как домохозяйка, Ардабьев… Даже поросят достал. А кто жарить будет?
— У тебя права с собой? — спросил Ардабьев.
— С собой. Почему ты спрашиваешь?
— Отвези меня в Домодедово. А завтра принимай гостей. Выручи меня. Мне некогда звонить, извиняться.
— Что? — застыла она с открытой дверцей холодильника.
— Отец умер.
Она сделала невольное движение к нему, но удержалась.
— Когда? Что с ним случилось?
— Так ты меня отвезешь?
Она подошла к стенному шкафу, вынула из него две рубашки, белье, носки, и снова ее поразило, что все было чистым, отглаженным.
Когда она вошла в ванную, чтобы взять бритву, то, прежде чем заметить груду бутылок шампанского в воде, она увидела две еще невысохшие рубашки на деревянных плечиках, трусы и носки на батарее, и поняла, что Ардабьев стирает сам. Ей захотелось заплакать и от этого, и оттого, что его отец умер. Но она не заплакала, а только взяла бритву и еще одну пару носков, которые на ощупь оказались сухими.
Некоторое время они ехали молча.
— А ты когда-нибудь думал о том, что и ты можешь умереть? — спросила она, включая подфарники, потому что потемнело.
— Думал. Я бы не хотел, чтобы это случилось именно сейчас. Я не имею на это права. Я многого не успел, — хмуро сказал Ардабьев.
— А ты думаешь, что в истории есть хотя бы один человек, который все успел? — спросила она, снова закуривая. — Все, что умерли, чего-то не успели. Не успел Христос, чтобы все люди стали братьями. Гитлер не успел засунуть всех евреев в газовые камеры. Твой отец не успел увидеть своего внука, которого я убила в себе без твоего разрешения. А я тоже умерла, потому что не успела стать матерью.
— Не казнись, — вобрал голову в плечи Ардабьев.
— Я убила твоего ребенка, потому что любила тебя, — продолжала она. — Мне казалось, что ребенок будет тебе мешать. Я хотела, чтобы ты защитился, встал на ноги. А ты мне не простил. Ты перестал со мной говорить. Ты мне не рассказывал ничего. Ни о том, почему вместо канарейки у нас в клетке стала жить крыса. Ни о том, что у твоего отца рак. Ты думал, что я тебя разлюбила. А можешь ты себе представить, что есть такая любовь, когда ради нее можно убить собственного ребенка? За что ты возненавидел меня?
— Я не возненавидел. Я не мог забыть, — тяжело вздохнул Ардабьев. Он думал о девушке в кепке, почему она тоже это сделала?
— Не надо меня добивать, Ардабьев. Я наказана. Тем, что люблю тебя и никого больше. — И задрожавшим, срывающимся голосом она тихо спросила: — Скажи, а ты когда-нибудь сможешь забыть? Сможешь простить?
— Не знаю, — ответил Ардабьев, и замолчал. Он молчал до самого аэропорта. И только открывая дверь оранжевого пикапа, сказал: — Не надо говорить про смерть отца гостям. Придумай другую причину моего отсутствия. Какую-нибудь смешную, чтобы им было весело. Запомни — Мишечкиных я не приглашал.
— А если они припрутся? — спросила она, вытирая слезы, но уже другим голосом.
Ардабьев шел за толпой пассажиров по взлетному полю. В левой руке он держал весь свой багаж — привезенный им из Африки портфель с крошечным крокодилом, похожим на ящерицу, вшитым в кожу другого крокодила, который при жизни был, наверно, побольше. Лапки крошечного крокодила болтались над замком портфеля. Правой рукой Ардабьев прижимал к груди спящего мальчика лет двух, обнимающего его за шею рукой. В руке был цепко зажат игрушечный луноход, щекочущий своей антенкой затылок Ардабьева. Мальчик как будто сошел с картинки на пакете детского питания. У мальчика были белые стружечные кудри, лукавый вздернутый нос и такие круглые тугие щеки, как будто под каждой из них лежало по яблоку. Мама шла рядом с Ардабьевым и несла на руках грудного младенца в белоснежном свертке. Надетая на руку, с ее локтя свисала авоська, набитая апельсинами, колотящаяся на ходу о бедро. Одна из ячеек авоськи прорвалась, и путь мамы по взлетному полю был отмечен оранжевым пунктиром нескольких упавших апельсинов…
Еще час назад Ардабьев безнадежно совал телеграмму о смерти отца начальнику службы перевозок, обалдело глядящему озверевшими и одновременно затравленными глазами на тянущиеся к нему руки с другими телеграммами, командировочными удостоверениями и разнообразными красными книжечками с золотым и прочим тиснением. Дальневосточные и сибирские линии были закрыты двое суток, и сотни людей спали на скамьях или просто на полу. Телеграмма Ардабьеву не помогла. В аэропорту Домодедово привыкли к тому, что кто-то где-то каждый день умирает. Когда объявили, наконец, позавчерашний рейс, Ардабьев раскрыл телеграмму и, показывая ее, медленно пошел вдоль очереди на регистрацию. Большинство людей отворачивалось. У всех были дела и, может быть, смерти.
— Постойте… — вдруг раздался голос, и Ардабьев увидел молодого армейского капитана с пушечками в петлицах. Лицо капитана было покрыто двухдневной золотистой щетиной, но глаза были прозрачные, человеческие.
Капитан держал на руках спящего мальчика, и во сне не выпускающего игрушечный луноход. Рядом с капитаном стояла мама и застенчиво кормила грудью младшего брата.
— Вы уже второй раз проходите мимо нас с телеграммой, — сказал капитан. — Мы тут с женой подумали. Сможете взять на себя контроль над этим вождем краснокожих? — и показал на мальчика в своих руках.
— Попытаюсь, — сказал Ардабьев. — Но у вас же их двое.
— Ничего. Я полечу другим рейсом, — сказал капитан. — У меня еще два дня отпуска. А вы полетите с моей женой и детьми. Смерть отца бывает раз в жизни.
Ардабьев перевел взгляд на жену капитана. Ардабьев ожидал чего угодно, но не ее улыбки. Но жена капитана именно улыбнулась. Она улыбнулась, инстинктивно прикрывая ладонью грудь и тихонько укачивая младенца. Она улыбнулась даже виновато, как будто это они с ее мужем и детьми были чем-то повинны в смерти его отца и в том, что у Ардабьева нет билета.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!