Как уморительны в России мусора, или Fucking хорошоу! - Дмитрий Черкасов

За стеной послышались грохот разъехавшихся и упавших стульев, и дикие крики Ларина, сверзившегося наконец со своего лежбища и угодившего задом на вовремя подставленный кактус.

Игорь опустил глаза и незаметно для окружающих усмехнулся.

Какая-никакая, а месть.

Вася Рогов едва не выронил из рук белый одноразовый стаканчик и удивленно взглянул на стену.

— Не отвлекайся. — Дукалис сноровисто порубил ножом разложенную на газете «Час Треф» жирную скумбрию и принялся строгать свежую морковь, килограмовый пакет с которой неосмотрительно оставил в дежурке вышедший подышать свежим воздухом майор Чердынцев. Пробегавший мимо Анатолий наметанным взглядом определил еду и пакет стырил.

На этот раз, можно сказать, стол у оперов был поистинне королевский.

В дверях материализовался Ларин в позе Одинокого Бедуина, Собирающего Трюфели.

— Андрюша! — Рогов с проворством и точностью лаборанта из института органической химии разлил по стаканам самогонку из турнепса, выверяя дозу чуть ли не до миллиграмма, и поставил ополовиненную бутыль на стол. — Поведай нам — что случилось?

— У-у-у, — тоненько заскулила жертва коварного Плахова и развернулась кормой к собравшимся. — Мужики, что у меня сзади?

— Жопа, — не глядя на коллегу, выдал грубый Дукалис и порезал палец.

— А в ней — кактус, — подметил наблюдательный Рогов.

— Цереус Этиопс[45], — прокомментировал сардонически улыбающийся кактусовод Плахов, радуясь тому обстоятельству, что Ларин его не видит. — В смысле — эфиопский…

— Ну, так вытащите его! — заскулил капитан, пятясь ближе к столу.

Василий схватился за дно горшка и потянул.

— Ой, блин! — завопил Ларин. — Больно!

— А ты как думал? — сказал Дукалис, отвлекаясь от чтения газетной передовицы, свободной от разложенной скумбрии, где главный редактор «Часа Треф» Эмма Чаплина описывала жизнь своего семейства, состоящего из ее самой и ейного мужа Виктора Васисуальевича.

Статья называлась «Чаплины наших дней» и изобиловала славословиями в адрес «друзей семьи» — матерых питерских чиновников, пробравшихся в высокие кремлевские сферы. Особенно Эмма восхищалась Рыжим Приватизатором.

— Придется немного потерпеть. — В голосе Плахова разлился елей. — Иголки хрупкие, не дай Бог обломаются.

— И что тогда? — Рогов приостановил процесс избавления Ларина от кактуса.

— Сепсис, воспаления разные. Возможно, гангрена. Или даже заражение крови…, — разъяснил Плахов, сладострастно прикрыв глаза.

— Гангрена жопы, — опять встрял невоспитанный Дукалис. — Это звучит. Андрюха, ты попадешь в анналы медицины. Твой случай украсит любую энциклопедию или методическое пособие для студентов… Если ты еще минуты три постоишь спокойно, я принесу фотоаппарат и зафиксирую твой тыльный фас для истории.

Рогов отдернул руку от донышка горшка и задумался, прикидывая, где Толик добудет фотоаппарат. Вся техника, положенная экспертам райуправления, была давно реализована на рынке, а деньги пропиты.

— Вася, да тащи ты его, не слушай Толяна! — застонал измученный Ларин. — Ничего не будет!

— Ты полностью уверен? — подстраховался предусмотрительный Вася.

— Уверен! Я ж медицинский закончил! — Андрей немного слукавил, но коллеги по РУВД не стали указывать ему на некоторое несоответствие между словами опера и сухими строчками из личного дела Ларина. Из медицинского института нынешнего капитана выперли в конце третьего семестра, когда он в приступе жажды в один из предновогодних дней выбил стекло в хранилище заспиртованных органов и попытался вынести оттуда громадную тридцатилитровую бутыль с двухголовым младенцем внутри.

— Лады. — Рогов прищурился, резко дернул горшок и поставил кактус с окровавленными иголками на стол.

Ларин несколько секунд оставался в прежней позиции, затем медленно разогнулся, ощупал продырявленные во многих местах брюки, повернулся к коллегам и посмотрел на них совершенно трезвыми и грустными глазами. Такой взгляд бывает у коалы, когда его вместо листьев эвкалипта пытаются накормить березовым веником, а если сумчатый медведь отказывается, его лупят ивовым прутом.

Потом взял полный стакан самогона, молча вылил половину себе на ягодицы, тем самым подтвердив свои медицинские познания в области дезинфекции колотых ран, а остатки огненной воды отправил в широко открытый рот.

— Ну что, полегчало? — Дукалис соизволил отвлечься от мелкого печатного текста.

Ларин шумно выдохнул воздух и удовлетворенно икнул.

— Что ж, — резюмировал Анатолий и протянул руку к стакану. — Штрафную ты принял, перейдем к основной части банкета. Только теперь, чур, без тостов не пить! А то оглянуться не успеем, как все в лёжку…

— А еще Молодцов, — Крысюк, твердой рукой ведя «козелок» с Соловцом и совершенно невменяемым дознавателем Твердолобовым, сидящими на заднем сидении, и судмедэкспертом Кабанюком-Недорезовым, примостившимся на переднем, по лабиринту каких-то проулков, весело вещал про своего коллегу-водителя, обслуживавшего второй, и последний остававшийся на ходу, УАЗик РУВД, — неделю назад засосал два стакана соляры.

— Зачем? — не понял Кабанюк-Недорезов.

Пили, конечно, почти всё.

Но экспериментальным путем еще прошлыми поколениями милиционеров было установлено, что дизельное топливо, хоть и горит, для принятия внутрь не годится. Как бензин или керосин. Разумеется, забалдеть можно, но, скорее, от общего отравления организма, чем от градусов или октановых чисел.

—?Ха, — выкрикнул шофер, протискивая бело-синий внедорожник, на задней двери которого какой-то непочтительный хулиган из окрестных подростков крупно написал красной краской "7WD[46]", в промежуток между покосившимися гаражами. — Так его Мухомор припугнул, что всех мастеров[47]будут по утрам заставлять в трубку дуть. Вот Молодцов и испугался.

— И что? — осведомился Соловец.

— Откачали, — сообщил Крысюк. — Три дня в больничке провалялся, пока ему желудок промывали.

УАЗ пересек заснеженную, покрытую ледяной коркой пустошь и вырулил на шоссе аккурат рядом с плакатом, извещавшим о приезде в Питер популярной московской музыкальной группы «Химкэ» со своей новой программой, носящей непонятное и двусмысленное название "Шагай на…"

Соломон притопил педаль газа, и милицейский джип, натужно рыча изношенным двигателем, разогнался до максимальной скорости в сто десять километров в час.