56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев

– Я смотрю, ты уже созрел, пора и на боевые выходить, – закончил он разговор.

Как я уже говорил, мои первые боевые операции связаны с поиском «всадников без головы». Мы упорно пытались найти хотя бы их тела. Сбор на первый выход – это вообще умора, я сдуру выкинул из РД сухпаек, а набрал патронов и гранат, а этого добра у нас было бери – не хочу. Обвешался пулеметными магазинами, прямо герой-разведчик, забрасываемый в тыл врага. Старослужащие, наблюдая за моими сборами, злорадно переглядывались и ухмылялись. Муха сердобольно посоветовал выкинуть патроны и гранаты:

– Тебе четырех магазинов за глаза хватит, – заметно улыбаясь, сказал он.

Но я-то был уверен, что все лучше всех знаю, и на его совет ответил презрительной гримасой.

– Пусть тащит, коли охота, – засмеялся командир расчета АГС-17 и мой земляк Цукер.

Первый раз мое место в боевом расписании было в расчете АГС-17. Вес ствола – тела гранатомета – восемнадцать кило. Ствол в чехле за спиной на удобных лямках тащит первый номер, он же командир расчета и наводчик. Вес станка, на который устанавливается ствол, – двенадцать килограмм. Станок на лямках несет второй номер. Вес круглой патронной коробки со снаряженной лентой – четырнадцать кило да еще пятьсот грамм в придачу, и вот эту неудобоносимую дрянь мне всучили. Сунули мне в руки две снаряженных коробки и вперед: «За Родину!». Первые три километра марша я еще мог смотреть по сторонам. Потом руки у меня обвисли, а подмена боевым расписанием не предусмотрена. Проклял я тяжелое вооружение вообще и АГС-17 в частности. Потом к обвисшим рукам добавилась разламывающаяся под боеприпасами спина. Знаете, сколько я напихал этого добра в РД? Не поверите?! Пятьдесят килограмм! Вот какой дурак был. Дальше больше – прем без привалов, ножки у меня в сапогах стерлись, а от усталости стали явственно подрагивать. Вот тут-то и понял я, почему наш батальон «горно-копытным» прозвали: наши стопы – копыта, наше место – горы. Вперед горно-копытный десант, вперед. Мое штатное оружие – ручной пулемет – при движении все норовило съехать из положения «на грудь» в положение «стволом по морде», а когда его поправишь, то прикладом по жопе двинуть. Я уже ничего не видел, никуда не смотрел, а мечтал только об одном – наткнуться на противника, вступить в бой, чтобы иметь законную возможность упасть и расстрелять проклятые боеприпасы. Но противника не было, и наша рота всю ночь промоталась в его поиске, без привалов. Думал: не выдержу, умру.

– Привал! – на рассвете скомандовал командир роты.

Трупом я свалился на холодную, мокрую от росы землю.

– Встать! – Я лежу, я умер, не трогайте меня. – Встать! – Пинок под ребра, поднимаю голову и смотрю, как командир взвода, лейтенант Петровский, заносит ногу для нового удара и вежливо так меня спрашивает: – Кто за вас, ефрейтор, огневую позицию оборудовать будет? – Рычит: – Встать!

Ну как откажешь в такой деликатной просьбе? Встал, отстегнул малую саперную лопатку, пошел копать. Покопали. Окопались. Время жрать. Все достают сухпайки, я гордо отвожу от жратвы голодный взгляд, у меня одни патроны.

– Эй, придурок, быстрей сюда иди, – крайне тактично и вежливо приглашают меня откушать Муха и Леха.

Я не пошел, я полетел к раскинутой плащ-палатке, на которую был вывален сухпай. О! Изысканнейший вкус черного заплесневелого сухаря. О! Изумительный аромат консервов «Минтай в масле». Помню и сейчас, как трещало у меня за ушами, когда я вас уплетал.

Через сутки безрезультатных поисков вернулись в часть. Стертые до кровавых мозолей ноги, неподъемные чугунные руки, омертвевшая спина. И стыд за то, что был нахлебником у ребят. Такой, значит, был итог боевого крещения. Правда, романтично?

Но ничего, через пару выходов, небольших перестрелок стал я вполне приличным солдатом. На войне быстро учатся. Из пулемета бил не хуже, чем иной снайпер из винтовки с оптикой, подошвы ног заросли мозолями. Мышцы спины и пресса специально тренировал на самодельном тренажере «римский стул», остальные мышцы на турнике. Вечером, коли было настроение, вел учебные драки с Филоном. Каждый вечер качался, чтоб не сдохнуть в горах. Ну а дыхалка у меня отличная была. Я ведь не один такой был, все, кто хотел нормально служить, так делали, с разным успехом, но делали. Кто нормально хотел, но были и другие…

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

Разок в самом начале закинули нас в горы перевал блокировать. Закрыли мы его постами. Ноябрь, в горах холодина, ветер косточки продувает и пересчитывает, негде от него спрятаться на вершине. Был у меня приятель, еще по учебке, вот с ним на пару на посту стояли. От ветра ямку откопали, вроде окопа, укрылись, сухпай пожевали, прижались друг к другу теплом общим погреться. Только чувствую: запашок пошел специфический, говенный, толкаю приятеля, а он сомлел. Ладно, думаю, пусть кимарит, а хоть ветер был, но запашок всю ночь стоял. Что за чудо? Обкакался дружок мой, обосрался, если точнее. Прямо в штаны навалял. Утром я это заметил по штанам его, но промолчал, мало ли чего случилось, может, заболел дизентерией. Дальше по горам двинулись походом, а этот не может идти и все; взяли у него всю его амуницию, та еще тяжесть, даже свой автомат и тот отдал, засранец. В горах каждый грамм тонной давит, а тут еще и чужое нести, очень тяжко. Но несли, куда деваться, не бросать же добро. Перестрелка небольшая была, так ничего страшного, пульнули по нам издали из винтовок, да никого даже не зацепили, мы в ответ из автоматов и пулеметов огоньку дали. Вороги наши и свалили, не пошли на огневой бой, ушли. Мы дальше двигаем. Смотрю: где дружок? А нет его! Перестрелка закончилась, тут он и нарисовался, оправдывается, болею, мол, да еще и без оружия, вот и спрятался. Ладно, с кем не бывает. Вернулись домой, в бригаду, его к врачу отправили. Оттуда из ПМП (пункт медицинской помощи) он в роту уже не вернулся, через денек встретил его в офицерской столовой, объедки он за штабными офицерами убирал, холуйком стал. И такое бывало.

Ну а меня на операции уже постоянно брали, своим я в роте стал. Далеко не на каждой операции были перестрелки, раненые и убитые. В ноябре-декабре восьмидесятого года боевых потерь у нас в роте не было. Так это у нас, а у них? Были. Я тоже стрелял, а куда деваться, выбора-то нет. Как первый раз произошло? Он в горах в меня из винтовки бабахнул и промазал, а я… дал короткую, на три патрона, очередь из пулемета, был человек – и нет его. Рассматривать убитого не стал. Мимо прошел, а потом…

Потом я стал ждать, когда же муки совести меня донимать начнут, морально готовился к душевным страданиям. А вот нет их – и все. Желудок исправно вырабатывает сок, аппетит отменный, сон беспросыпный. Настроение самое обычное, мысли все насквозь заурядно-практичные.

Вот тут-то я и испугался. «Ну, – думаю о себе, – урод ты моральный. Атавизм ходячий. Как же это так? Вот у всех душевные муки есть, а у тебя нет? Урод, точно урод». Стал осторожненько ребят расспрашивать: что да как? А у нас на эту тему никогда не разговаривали. Вроде как и нет никаких убитых, вроде как по мишеням мы стреляем.