Страсть - Лорен Кейт

Встреча с Люсиндой у портнихи была настолько серьезной ошибкой, что душа Даниэля сгорала каждый раз, когда он думал об этом.

И он не мог перестать думать об этом.

Ее полные розовые губы обвивались вокруг слов: "Я думаю, что знаю тебя. Пожалуйста. Подожди."

Такая прекрасная и такая опасная.

Ох, почему это не случилось немного по другому? Некоторый краткий обмен во время их ухаживания? Потом это, возможно, не имело бы столько значения. Но первая встреча! Люсинда Биско сначала встретила его, неправильного Даниэля. Он мог подвергнуть опасности всех. Он мог исказить будущее настолько сильно, что его Люси могла быть уже мертва, мог изменить до неузнаваемости.

Но нет: если бы это было так, то у него в памяти не было бы его Люси. Время пересмотрело бы себя, и тогда ему никогда не было бы прощения, потому что его Люси была бы другой.

Его прошлое само должно отреагировать на Люсинду Биско таким образом, чтобы скрыть ошибку Даниэля. Он не мог вспомнить, как это началось, только то, как все закончилось. Но независимо от того: Он бы не пошел в любое ближайшее свое прошлое сам, чтобы предупредить его, опасаясь нарваться на Люсинду снова и нанести еще больший ущерб. Все, что он мог сделать, отступить и переждать.

Он привык к вечности, но это был Ад.

Даниэль потерял счет времени, дрейфуя в звуках океана, обивающегося о берег. На некоторое время, по крайней мере.

Он мог легко возобновить свои поиски, войдя в Предвестник и преследуя Люси в следующей жизни, которую она посетила. Но по некоторым причинам, он находился поблизости от Хелстона, ожидая, пока жизнь Люсинды Биско не закончится здесь.

Проснувшись в тот вечер, небо было окрашено багровыми тучами, и Даниэль почувствовал это. Летнюю ночь, когда она умрет. Он стряхнул песок с кожи и почувствовал странную нежность в его сложенных крыльях. Его сердце билось все чаще.

Время пришло.

Смерть Люсинды не произойдет, пока не наступит темнота.

Прежний Даниэль был бы один в зале Констанции. Он рисовал бы Люсинду Биско в один последний раз. Его сумки стояли бы за дверью, пустые, только пенал в кожаном переплете, несколько альбомов, его книги о Наблюдателях, дополнительная пара обуви. Он действительно планировал уплыть следующим утром. Какая ложь.

В моменты, ведущие к ее смерти, Даниэль редко был честен с самим собой. Он всегда терял себя в своей любви. Каждый раз он обманывал себя, опьянев от ее присутствия, и забывал то, что должно быть.

Он помнил особенно хорошо, как это закончилось в этой жизни в Хелстоне: отрицание, что она должна была умереть прямо вплоть до момента ее смерти, он прижал ее к бархатным рубиновым занавескам и поцеловал ее в забвении.

Он проклял свою судьбу тогда; он устроил уродливую сцену. Он мог все еще чувствовать муки, новые как железное клеймо на его коже. И он помнил кару.

Пережидая закат, он стоял один на берегу и позволял воде целовать его босые ноги. Он закрыл глаза, раскинул руки, и позволил крыльям вырваться из шрамов на плечах. Они вздымались позади него, качаясь на ветру и давая ему невесомость, которая дарила какой-то мимолетный покой. Он мог видеть, насколько яркими они были в своем отражении в воде, каким огромным и жестоким они заставляли его выглядеть.

Иногда, когда Даниэль был наиболее безутешен, он отказывался выпускать крылья. Это было наказание, которое он применял к себе. Глубокий рельеф, осязаемый, неправдоподобный, смысл свободы, который давало разворачивание крыльев, давало душе осознание лжи, подобно наркотику. Сегодня ночью он позволил себе этот порыв.

Он согнул колени к песку и поднялся в воздух.

В нескольких футах над поверхностью воды, он быстро повернулся, так что его спина была повернута к океану, его крылья под ним, как великолепный мерцающий плот.

Он осматривал поверхность, напрягая мускулы с каждым длинным ударом крыльев, скользя вдоль волн, пока вода не изменилась от бирюзового до ледяного синего цвета. Тогда он погрузился вниз под воду. Океан был прохладен, его крылья были теплыми и создавали небольшой фиолетовый след, окружавший его.

Даниэль любил плавать. Холод воды, непредсказуемый удар потока, синхронность океана с луной. Это было одно из немногих земных удовольствий, которые он действительно понимал. Больше всего он любил плавать с Люсиндой.

С каждым ударом крыльев, Даниэль представлял Люсинду там, с ним, грациозно скользя через воду, так как она делала это так много раз, наслаждаясь теплым мерцанием.

Когда луна была яркой в темном небе и Даниэль был где-то у берегов Рейкьявика, он вынырнул из воды. Прямо вверх, ударяя своими крыльями с жестокостью, избавившись от холода.

Ветер хлестал его, высушивая в считанные секунды, когда он поднимался все выше и выше в воздух. Он прорвался сквозь толстые серые гряды облаков, а затем повернул назад и начал возвращаться под звездным пространством небес.

Его крылья бились свободно, глубоко, сильно с любовью и страхом и мыслями о ней, колыхая воду под ним так, чтобы она мерцала будто алмазы. Он развил огромную скорость, когда он пролетел обратно над Фарерскими островами и над Ирландским морем. Он проплыл вниз вдоль Канала Св. Георгия и, наконец, назад в Хелстон.

Чтобы против своей натуры смотреть как девушка, которую он любил, появилась только чтобы умереть!

Но Даниэль должен был видеть не только этот момент и эту боль. Он должен был смотреть на каждую Люсинду, которая будет после этой жертвы — и та, которую он преследовал, последняя Люси, которая закончит этот проклятый цикл.

Смерть Люсинды сегодня вечером была единственным путем, обе они на могли победить, единственный путь, которым у них когда-либо будет шанс.

К тому времени, когда он достиг имения Констанс, дом был темным, и воздух все еще был горяч.

Он подобрал крылья близко к телу, замедляя свой спуск вдоль южной стороны имения. Вот белая крыша вышки на крыше дома, вид садов с воздуха. Вот залитая лунным светом дорожка из гравия, по которой она должна была пройти только несколько мгновений назад, крадясь из дома ее отца по соседству после того, как все остальные заснули. Ее длинная ночная рубашка, покрытая длинным черным плащом, ее скромность, о которой она забыла в своей поспешности найти его.

И там — свет в комнате, единственный канделябр, который привлек ее к нему. Занавески были немного приоткрыты. Достаточно для Даниэля, чтобы заглянуть без риска того, чтобы быть замеченным.

Он достиг окна комнаты на втором этаже большого дома, и сделал удары своих крыльев тихими, паря снаружи как шпион.

Была ли она еще там? Он медленно вдохнул, пусть его крылья наполнются воздухом, и прижался лицом к стеклу.

В комнате был только Даниэль, неистово делающий набросок на подушке в углу. Его прошлое я выглядело опустошенным и несчастным. Он точно помнил свои ощущения от взгляда на черные тикающие часы на стене, каждый момент ожидая ее, что она ворвется через дверь. Он был столь ошеломлен, когда она кралась к нему, тихо, почти из-за занавеса.