М7 - Мария Свешникова

* * *

Раньше Сабина влюблялась по несколько раз в год. И эта влюбленность ярко и яростно награждала ее шквалом или даже бурей эмоций: все лилось через край ― стакана, сердца, разума.

Осенью Сабину поджидала тоска и безответная одинокая радость от этой тоски. Зимой ― не то чтобы сильные чувства или любовь, но зато вроде как вместе, надевая по воскресеньям варежки и принимая слякоть за снег. Весной ― все в зависимости от учебной загруженности и интенсивности приступов аллергии.

В двадцать она искренне любила себя и шорохи, которые доносились из-за угла ближе к вечеру. Раз в неделю, в четверг, Сабина выносила несколько подушек с дивана в прихожую и садилась на пол, прислонившись спиной к прохладной двери. Она брала с собой чашку какао и с каждым глотком все больше улыбалась. Кровь проходила свой круг по ее телу с ускорением ― быстрее, быстрее, еще быстрее, пока стрелки дробили тишину своим блужданием по циферблату. Сабина ждала. Если она и научилась делать что-то превосходно, так это проводить часы, дни и недели в томительном для других и сладострастном для нее ожидании.

Посыльный осторожно оставлял цветы.

Не ей ― соседке.

Соседка бывала дома не часто, а если и была, о чем сообщало механическое жужжание фена или кричащий и поющий невпопад телевизор, то к двери не подходила.

Мужчины, работавшие посыльными, пахли потом, а вовсе не ирисами, как Сабине казалось в детстве после просмотра американских фильмов с бравыми парнями из службы доставки. Эти московские посыльные, которых теперь называли курьерами, все как один подходили самодовольной уставшей походкой к серой, искусственно, но небезыскусно состаренной двери, упирались ладонью в дверной звонок, практически всем своим весом, всей силой своего касания сообщая, что пришли.

Звонок не реагировал на силу и прикосновения.

Он уже несколько недель был сломан, и потому, потоптавшись и осторожно постучав, посыльный разворачивался и ступал прочь, несколько раз оглянувшись, вниз по блестящим и чистым ступенькам. Что за подъезд ― ни домофона, ни работающего лифта (в начале месяца разразился пожар ― сгорела проводка, все оказались в отпусках и никак не могли собрать деньги на починку, да и председатель товарищества собственников жилья как назло лег в больницу с аппендицитом), но это не мешало всем этажам по-прежнему пахнуть хлоркой с ароматом дыни. Лишь пожилая консьержка за пластиковой перегородкой с прошлогодним журналом в руках и сонный охранник, уныло сторожащий поломанный лифт от мародеров, нарушали своим дыханием гробовую тишину этого дома на Николоямской.

Сабина не столько завидовала соседке, сколько иногда воровала цветы.

Они лежали такие красивые и такие ненужные, и иногда даже кричали от жажды, подобно младенцу, ― как могла Сабина не пустить их в красивую люльку, вазу, ванну ― куда угодно, только подальше от холодного отблеска длинных жужжащих ламп.

Цветы привозили каждый четверг чуть позже шести. Сабине до дрожи нравилась эта четкость и стабильность мужского жеста. Он напоминал ей о каникулах, проведенных в Вене, где она одиноко учила язык, бродила по вымощенным брусчаткой и благими намерениями пешеходным улочкам, заглядывая в зажженные окна и яркие витрины размеренной иллюзорно счастливой повседневности. А эта Москва с ее показным шиком, дешевым лоском, как сильно Сабина поеживалась от этих сумбурных воспоминаний о макушках делового центра в туманных облаках, истоптанного японцами вдоль и поперек мавзолея, от школы, где ее не замечали, от матери, которую она называла по имени...

В Западной Европе всюду заказывали цветы. Многие считали это вопросом воспитания и хороших манер ― прислать поздравительную открытку на Рождество или отправить скромный букет цветов.

Букеты соседке приходили без записок. Однажды вечером Сабина не выдержала и решилась совершить тургеневский, но поступок ― написать письмо и на следующий день передать с курьером отправителю. В духе XIX века, стилизованное, уважительное. Главное, чтобы соседки не было дома. И пусть на этот раз она заберет цветы, только не вовремя ― только пусть Сабина успеет передать письмо. Она молилась. Она просила.

Сабина села на кухне, оставив лишь ночную подсветку, зажгла свечи, налила чай в фарфоровую чашку из немецкого сервиза, который она подарила родителям на двадцатую годовщину свадьбы. Достала из ящика украденный дневник незнакомки. И аккуратно копируя прописью каждую букву, чужим влюбленным почерком написала письмо:

«Моему Незнакомцу! N!

Я бы так хотела гулять по ресторанам влюбленная, зная, что встречу Вас в один из вечеров. Вы бы разглядывали меня, сидя за дальним столиком, щурились, косились бы исподлобья и немного ревновали. Я бы не замечала Вас или умело притворялась холодной, делала вид радостный, довольный, абсолютно не обремененный Вашим присутствием. Но Вы не знаете меня.

Вы посылаете цветы другой, должна признаться, я оберегаю Ваши цветы, когда больше часа они остаются лежать под дверью, я забираю их себе, ставлю в высокие прозрачные вазы и меняю воду по несколько раз в день. А когда мне нужно уезжать в институт на целый день, оставляю записку домработнице, и та заботится о них. Думаю, мне стоит извиниться перед Вами за странность моих действий. И если Вы готовы принять мои извинения, отнимите от номера квартиры один. Пришлите письмо, открытку, цветы или, впрочем, ничего не присылайте. Вы и так многим мне помогли ― раз я позволила себе написать Вам и мечтать о Вас уже который вечер. Вы вправе подумать, что все это шутка, дешевый розыгрыш, но нет... И тон моего письма... Конечно, я хочу, чтобы Вы подумали, какая тургеневская мечтательница, сейчас и нет уже таких. Удивились бы мне, были заинтригованы. Вы, наверное, думаете, что я ношу очки и выгляжу как завсегдатай исторической библиотеки или что я студентка механико-математического факультета МГУ. Но нет, я обычная девушка, и подобная речь мне не свойственна. Как и воровство цветов. Я вовсе не воровка. Просто не удержалась. Не смогла пройти мимо. Я учусь на юридическом факультете. Уже заканчиваю. Можно ли такое говорить, но вполне недурна собой. Светлая шатенка. Невысокая, правда. Чуть полновата в бедрах, но, говорят, мне это даже к лицу. У меня светлая кожа, но я никогда не обгораю, виной тому карие глаза и татарские корни. Четкий овал лица. А волосы у меня волнистые. Я ношу плащи. Почти всегда, за исключением июля. Хотя и в июле иногда ― когда дождь или ветер. Сейчас лето ― не лето, так, вечная осень. Да Вы и сами знаете. А еще... Последнее время, когда я захожу в подъезд, все время думаю, что уже видела Вас ― что Вы приходили в ту квартиру, куда присылаете цветы. И мы могли сталкиваться, улыбаться друг другу. И эти воспоминания лежат где-то глубоко в памяти, но их не достать. Ни клещами, ни плоскогубцами. Ничем.

Вы не подумайте, я не жду, что Вы примчитесь ко мне и мы разыграем с Вами одну из сцен рыцарского романа. Я не напрашиваюсь в прекрасные дамы. Я просто надеюсь, что моя искренность не напугала Вас. А заставила улыбнуться. И я верю, что Вы высокий и мужественный ― и представляю Ваши руки. Длинные пальцы, держащие цветок с крепким стеблем в руках или сжимающие бокал с виски. И что этой же рукой Вы напишете мне ответ. Конечно, часть меня говорит, что Вы человек занятой и что мне нужно сообщить адрес моей электронной почты ― так у меня куда больше шансов получить ответ. Но просто написав тут значок электронной почты, я разрушу то, что так старательно вот уже несколько недель создаю у себя в мыслях. И если Вы только сможете рассказать что-то о себе, помочь мне и дальше мечтать, видит Бог, я мысленно отдам Вам столько благодарности, сколько испытывает отец при рождении сына, мать при победах своих детей на жизненном пути, влюбленный, получив заветную весточку.