Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова

трогательной заботой о маленькой племяннице Александре: «Здорова ли, весела ли моя несравненная Сашурка? Начала ли ходить, говорит ли, привита ли ей оспа, проколоты ли уши для серёжек? Часто ли её выпускают гулять? Ради неба, держите её больше на свежем воздухе. Во всей Германии детей с утра до вечера не вносят в комнату, и оттого они все красны, полны, здоровы».

Не одним здоровьем малышки был он озабочен — размышлял и о её развитии: «С такого раннего времени в милой Сашурке раскрывается так много ума, и если физические силы её не будут соответствовать умственным, то девятый и десятый годы возраста будут для неё горестными»103. Как будто не капитан 2-го ранга пишет письмо, а опытный педагог начальной школы. Откуда столько знаний о воспитании детей? — Ответ напрашивается сам собой: родился и вырос в большой семье, общение со старшими и младшими братьями и сестрой да природная наблюдательность — вот источники его педагогических познаний.

Да, своей семьи Нахимов не создал. Но разве он один? Вон друг его Рейнеке — тоже остался холост. Причин мы не знаем, и нужды копаться в том нет. Одно известно: семейное тепло и уют большого дома он очень ценил и детей любил. Бывало, в самые тяжёлые минуты только одни мечтания о них поддерживали его: «Знаете, что она (племянница. — Н. П.) всего более меня занимала в моём горестном и болезненном одиночестве, что она создала для меня новый род наслаждения — мечтать, наслаждение, с которым я так давно раззнакомился, и тем привязаннее я стал к ней, что её жизнь, может быть, сохранила мою». И заботы, и любовь перенёс на племянницу — Сашурку.

В письме, адресованном Рейнеке и датированном январём 1827 года, Нахимов оказался разговорчив как никогда — три листа исписал. И морских новостей в нём против обыкновения мало, только в постскриптуме место для них нашлось. Полушутя поведал, как днём, без волнения на море, вдруг сломался грот-марса-рей: «Выхожу я с седьмого до первого (часа) на вахту сменить Шемана, спрашиваю: что сдачи? Он говорит, что шлюп отстаёт и он по приказанию капитана взял первый риф. Марсафал был не очень туго поднят, я спрашиваю: “Больше ничего?” В это время сломился грот-марса-рей. “А вот вам ещё сдача”, — отвечает он». Наверное, кто-то раньше надломил, поднимая паруса, посчитал Нахимов.

В Скагерраке прихватил крепкий северо-западный ветер. В Швеции успел съездить в Гётеборг, истратил денег не меньше, чем в своё время в Лондоне, впрочем, об этом не сожалеет: «Пробывши долгое время в море в беспрестанной деятельности, можно ли, ступивши на берег, отказать себе в чём-нибудь, что доставляет удовольствие?» На три дня заходили в Копенгаген. В Кронштадт пришли 19 сентября 1826 года.

Здесь корабль посетил император, и об этом лейтенант Нахимов написал подробнее — не каждый день бывают такие высокопоставленные гости: «Корабль ему очень понравился. Он велел все строящиеся корабли отделывать по примеру “Азова”». Значит, не зря трудились в Архангельске! И вообще Нахимов остался доволен кампанией, назвав её приятной. И офицерская команда подобралась замечательная, никаких разногласий не случилось. А уж капитан Лазарев! «Надо послушать, любезный Миша, как все относятся о капитане, как все его любят. Право, такого капитана русский флот ещё не имел». Поэтому Павел советует другу: «...ты на будущий год без всяких отговорок изволь переходить в наш экипаж, и тогда с удовольствием моим ничто не в состоянии будет сравниться».

Нигде так не открывается человек, как в кругу близких, и ни с кем он так не откровенен, как с друзьями. Рейнеке — не просто хороший знакомый, он живо интересуется всем, что касается Нахимова, в долгой разлуке тоскует о нём, сетует на отсутствие писем, порой выговаривает любя. Потому и замечает то, что, может быть, пока не видят остальные. «В письме твоём к Станицкому ты сказал: вижу, что Павел скоро будет выше нашей сферы. Что ты разумел под этими словами? — спрашивает Нахимов и по скромности своей разуверяет друга. — Если это то, что я понял, то я очень далёк от того. Во-первых, потому, что не заслуживаю, во-вторых, что не так счастлив. Но если судьба меня и возвысила, то не всегда ли мысли наши с тобой были одинаковы о таком человеке, который, возвыся своё состояние, забывал тех, которых искал прежде расположения. Не всегда ли такой человек казался нам достойным полного презрения?»

Ответом на размышления Нахимова о поворотах судьбы стали дальнейшие события. Правда, испытание пришлось пройти не славой — она ждала его впереди, — а, наоборот, бесславием.

Едва «Азов» успел бросить якорь на рейде Кронштадта, как всех офицеров, кто ходил в кругосветку, вызвали на допрос.

Допрос

Когда следствие по делу 14 декабря уже было завершено, приговор оглашён и осуждённые сидели в крепости, ожидая этапа в Сибирь, на Дмитрия Завалишина поступил донос. Его обвиняли в государственной измене, связях с иностранными правительствами и получении денежных средств «для произведения смут в России». Это обвинение вело уже не в Нерчинские рудники, а прямо на эшафот.

Обвиняемый потребовал очной ставки с автором доноса. К его ужасу, им оказался его младший брат Ипполит. Что же заставило того донести на брата?

Сам Завалишин объяснял так: «...когда я прибыл в Петербург из Америки в 1824 году, то нашёл его запутанным в одно из таких дурных дел, которое грозило ему позорным наказанием и выключкою из училища в том случае, если не будет уплачена довольно значительная сумма». Дмитрий выплатил долг брата, простил ему участие в неблаговидной истории, но потребовал изменить образ жизни и взяться за ум.

Обещание-то «непутёвый Ипполит» дал, вот только выполнять его не торопился. Вскоре Дмитрий оказался в крепости. Если он осуждён, рассудил младший брат, то любое показание против него следственная комиссия примет за истину и нового расследования не будет, а после казни брата юнкер получит бо́льшую часть наследства. В общем, вечная история Каина и Авеля, помноженная на денежные затруднения.

Ипполит часто бывал у брата дома, видел у него на столе бумаги на иностранных языках, счета, векселя — ведь Дмитрий в кругосветке управлял хозяйственной частью, а по окончании экспедиции готовил отчёт. Ипполит решил, что для доноса этих документов будет достаточно, разбираться всё равно не станут, и приплёл их в качестве доказательства.

Однако разбираться стали, и самым тщательным образом. Цесаревич Константин Павлович после подавления восстания советовал брату Николаю из Варшавы: «Нужно разыскивать подстрекателей и