Джон Рид - Теодор Гладков

Но их встречи далеко не всегда заканчивались так мирно. Однажды, когда Рузвельт самодовольно рассказывал группе сотрудников, как он первым отдал солдатам приказ стрелять во время испано-американской войны, взорвался уже Рид.

Лицо его побелело, он весь дрожал от ненависти и презрения. Голос его, прерывающийся от волнения, звенел на самой высокой ноте.

— Я всегда знал, что вы убийца, полковник!

Присутствовавшие при этой сцене Виган и Хови едва разняли Рида и Рузвельта.

После этого инцидента Джеку стало ясно, что в одной берлоге с воинственным экс-президентом ему делать нечего.

Несмотря на все треволнения, Рид не прекращал ни на один день своей журналистской работы. Он обрабатывал материалы, собранные в Европе, писал очерки и даже нашел время, чтобы расправиться с одним шарлатаном.

Некий Билл Сандэй, евангелистский проповедник, объявился в Филадельфии и провозгласил, что одним лишь «словом божьим» он намерен разрешить все социальные проблемы. Газеты устроили ему шумную рекламу, «отцы города» окружили вниманием и заботой.

Рид уже достаточно хорошо знал деятелей АФТ и Социалистической партии, но с оракулами подобного рода встречался впервые. Он выехал в Филадельфию.

Сандэй оказался упитанным молодым человеком с повадками коммивояжера и елейным выражением лица. Беседа была непродолжительной. В ходе ее Джек выяснил, что евангелист не отличается особенным воображением. Вся его идея сводилась к тому, что люди забыли бога, отчего жизнь их неустроенна и греховна. Чтобы спастись, они должны с его, Сандэя, помощью вернуться к Христу…

Скептически хмыкнув, Рид спросил:

— А когда промышленники станут христианами, они поднимут заработную плату рабочим?

Снисходительно улыбаясь, евангелист ответствовал:

— Это вопрос экономики, а не религии, сын мой…

Рид был в полном восторге.

На другой день, походив по городу и поговорив с людьми, Джек выяснил, что проповедник явился в Филадельфию, отнюдь не повинуясь гласу божьему, но по приглашению комитета граждан, в состав которого входили двенадцать фабрикантов, двенадцать банкиров и трое видных юристов. Тогда Рид отправился к одному из членов комитета — крупному предпринимателю Джонсону. Его заводы славились низкой заработной платой рабочим и частыми несчастными случаями.

Джонсон, красивый благообразный джентльмен, принял Рида в высшей степени любезно. По его словам, он был крайне польщен этим визитом. Не замечая или делая вид, что не замечает иронического внимания Рида, он стал объяснять

— Видите ли, я уже давно пришел к выводу, что наша страна нуждается в моральном пробуждении. Умы людей слишком заняты материальными вещами. Билл Сандэй заставляет людей задуматься о спасении души. Только тогда человек может отказаться от эгоистичного желания стать богатым. Вместо того чтобы агитировать за повышение заработной платы, он начнет заботиться о тех, кто беднее и несчастнее его.

Более противного лицемерия Рид еще не встречал, о чем и написал в своей статье.

За время короткого пребывания на родине Рид создал один из лучших своих рассказов — «Дочь революции», основанный на подлинном происшествии, случившемся с ним в Париже.

Это тяжелый, горький рассказ.

…В дождливый теплый вечер в знаменитом парижском кафе «Ротонда» молодой приезжий американец, в облике которого легко узнать автора, разговаривает с проституткой.

«Желтый свет фонарей заливал нас, отражаясь золотыми бликами на мокром тротуаре; мимо проносилась непрерывная вереница прохожих с зонтиками, оборванный дряхлый старик украдкой собирал окурки у нас под ногами; по мостовой мерно шаркали солдатские сапоги, но этот привычный звук почти не доходил до нашего сознания; мокрые косые полосы штыков вспыхивали с бульвара Монпарнас».

Марсель ничем не отличалась от других женщин «Ротонды». Она коротко стригла волосы, носила маленькую круглую шляпку, блузку с глубоким декольте и длинную пелерину. Губы ее были ярко накрашены, щеки густо набелены. Она то непристойно ругалась, то впадала в слезливую сентиментальность.

Эта девушка, вышвырнутая колесом жизни на панель, была внучкой коммунара. Он боролся за свободу своего класса и был расстрелян версальцами у стены кладбища Пер-Лашез. Его внучке, сломанной и растоптанной капиталистическим строем, осталась только одна свобода: ради куска хлеба продавать свое тело любому встречному.

Когда молодой американец, задумавшись, насвистывает «Карманьолу», Марсель дергает его за руку.

«— Эта песня запрещена, из-за вас нас всех сцапают, — сказала она. — Да и вообще не надо петь эти грязные песни. Это песни революционные, их поет чернь… беднота… оборванцы…

— Значит, вы не революционерка?..

— Я? Боже упаси! — воскликнула Марсель, энергично замотав головой. — Злодеи, которые хотят ниспровергнуть все…»

Молодой американец не скрывает от девушки своих революционных симпатий.

«— Послушай-ка, Марсель…разве вы счастливы вот в этом вашем мире? За что вы можете его любить — уж не за то ли, что вам приходится выходить на улицу продавать свое тело?.. Когда придет великий день, я знаю, по какую сторону баррикады мне стоять».

Этот рассказ Рида уже не только обличал капитализм, но и требовал возмездия. Для «Метрополитен» он был слишком взрывчат, и Джон отнес его в «Мэссиз».

Несмотря на серьезные разногласия, «Метрополитен» все же ценил Рида как военного корреспондента и не собирался отдавать его конкурентам. И редакция предложила Риду вновь отправиться во Францию. У Джека выбора не было: все же из всех крупных нью-йоркских журналов «Метрополитен» был самым приличным. Он согласился. Но во Францию Риду вернуться уже не пришлось…

…Утром 27 февраля в квартире Джека раздался телефонный звонок. Он поднял трубку. Незнакомый мужской голос спросил, может ли он сказать несколько слов мистеру Риду. Едва лишь Джек назвал себя, как из трубки полилась отборная ругань. Ошеломленный Джек разобрал лишь несколько фраз: «…Предатель!.. Кровожадный гунн!.. Германский шпион!..» Ничего не понимая, Рид медленно опустил трубку на рычаг. К сожалению, очень скоро он убедился, что это не было дурацким недоразумением.

В этот день Данн опубликовал в нью-йоркском «Пост» очерк, где описал ночь, которую он с Ридом провел в немецких окопах. В очерке Данн красочно, с подробностями, имевшими место только в его воображении, рассказал о злосчастных двух выстрелах в воздух. Из этого рассказа явствовало, что Рид стрелял (и не раз!) по французским окопам.

Лучшего повода для травли не могли бы придумать самостоятельно даже самые заклятые враги Рида.

Анонимный телефонный звонок был только первой струей в том потоке инсинуаций и клеветы, который незамедлительно обрушился на Рида. «Нейтральный американский корреспондент стреляет во французских солдат!», «Американец в рядах кайзеровской армии!», «Джон Рид осиротил французского ребенка!» — это была сенсация, находка, великолепный повод покончить с человеком, осмелившимся заявить, что война в Европе — варварское истребление в угоду торговцев.