2666 - Роберто Боланьо
Шрифт:
Интервал:
Через восемь месяцев Ингеборг и Арчимбольди вернулись в Кемптен, но на этот раз деревня не показалась им такой же красивой, поэтому через два дня оба они, очень нервничая, ее покинули — и сели на телегу, что отвезла их в деревушку еще выше в горах.
В той проживало от силы двадцать человек, и находилась она очень близко от австрийской границы. Они сняли комнату у крестьянина, который держал молочный магазин и жил один: во время войны он потерял обоих сыновей — одного в России, а другого в Венгрии, — а жена его, как он сказал, умерла от горя, хотя односельчане утверждали, что крестьянин скинул ее в ущелье.
Крестьянина звали Фриц Леубе, и он казался весьма доволен тем, что сдал комнату; правда, узнав, что Ингеборг кашляет кровью, очень встревожился: думал, что туберкулезом легко заразиться. Так или иначе, виделись они нечасто. Вечером, вернувшись с коровами, Леубе готовил огромный горшок супа, которого хватало на несколько дней, и ели этот суп он сам и его постояльцы. Если же гости испытывали голод, то в погребе дома и на кухне можно было найти огромный выбор сыров и маринадов, их постояльцы могли отведать, если хотели. Хлеб, огромные буханки в два или три килограмма, закупался в деревне или хозяин привозил его сам, заезжая в другое селение или в Кемптен.
Иногда крестьянин открывал бутылку шнапса и засиживался допоздна с Ингеборг и Арчимбольди, расспрашивая о жизни в большом городе (для него большим был любой город с более чем тридцатью тысячами жителей) и, хмурясь, выслушивал ответы, зачастую с подколками, от Ингеборг. По окончании таких вечеров Леубе втыкал пробку обратно в бутылку, убирал со стола и, прежде чем уйти спать, обязательно говорил, что ничего не сравнится с жизнью в деревне. В те дни Ингеборг и Арчимбольди, словно что-то предчувствуя, беспрерывно занимались любовью. Они занимались ей в темной комнате, которую снимали у Леубе, и делали это в гостиной перед камином, когда тот уходил работать. Немногие дни, проведенные в Кемптене, они посвятили в основном сексу. В деревне, по ночам, они делали это в хлеву среди коров, пока Леубе и его односельчане спали. По утрам, поднявшись, они походили на людей, только что вернувшихся из боя. По всему телу расцветали синяки, огромные мешки проступали под глазами, на что Леубе говорил: вот, мол, что делается с городскими, вы только посмотрите, как они выглядят.
Чтобы восстановить силы, они ели черный хлеб с маслом и пили огромными чашками горячее молоко. Однажды вечером Ингеборг, после особенно продолжительного приступа кашля, спросила крестьянина, от чего умерла его жена. От горя, ответил Леубе, — так он говорил всегда.
— Странно, — сказала Ингеборг, — в деревне говорят, что вы ее убили.
Леубе не удивился — он был в курсе сплетен.
— Если бы я убил, то сейчас сидел бы. Все убийцы, даже те, кто убивает по справедливости, раньше или позже садятся в тюрьму.
— Не думаю, — сказала Ингеборг, — есть много людей, которые убивают, в особенности своих жен, и никогда не попадают в тюрьму.
Леубе рассмеялся:
— Это только в романах так.
— Не знала, что вы читаете романы, — ответила Ингеборг.
— Когда молод был, читал, тогда я мог время на всякую ерунду тратить, родители-то живы были. И как же, считается, я убил мою жену? — спросил Леубе после долгого молчания, в котором только и слышно было, что потрескивание огня в камине.
— Говорят, вы ее сбросили в ущелье, — сказала Ингеборг.
— В какое ущелье? — Разговор начал веселить Леубе все больше и больше.
— Не знаю, — отозвалась Ингеборг.
— Здесь много ущелий, госпожа. Есть ущелье Пропавшей Овцы и ущелье Цветов, есть ущелье Тени (оно так называется, потому что всегда погружено в тень) и ущелье Детей Крезе, есть ущелье Дьявола и ущелье Пресвятой Девы, ущелье Святого Бернарда и ущелье Плит, отсюда и до пограничного поста можно ущелий сто насчитать.
— Не знаю, — ответила Ингеборг, — в любое.
— Нет, в любое — нет, это должно быть одно, конкретное ущелье, потому что если я убил свою жену, сбросив в любое ущелье, это значит, что я ее как бы и не убивал. Ущелье должно быть конкретное, а не любое, — повторил Леубе. — Это очень важно, — сказал он после долгого молчания, — так как есть ущелья, которые по весне превращаются в русла рек и уносят в долину все, что туда бросили, или все, что туда упало, или все, что попытались там скрыть. Свалившихся туда псов, потерявшихся телят, куски дерева, — произнес Леубе очень тихо. — А что еще говорят мои соседи?
— Ничего, — сказала Ингеборг, глядя ему в глаза.
— Врут, — отрезал Леубе, — молчат и врут, а могли бы больше сказать, но они молчат и врут. Они как животные, не находите?
— Нет, у меня не сложилось такого впечатления, — сказала Ингеборг, которая на самом деле едва ли обменялась с деревенскими парой слов; все они были слишком заняты работой, чтобы терять время за разговорами с чужачкой.
— Но тем не менее, — сказал Леубе, — у них нашлось время, чтобы проинформировать вас о моей жизни.
— Весьма поверхностно, — заметила Ингеборг, затем громко и горько рассмеялась, а потом сильно раскашлялась.
Пока она кашляла, Леубе прикрыл глаза.
Когда она отняла платок от своих губ, пятно крови походило на огромную розу с полностью раскрытыми лепестками.
Той ночью, после того, как они позанимались любовью, Ингеборг вышла из деревни и пошла по дороге, ведущей в горы. Снег, казалось, отражал свет полной луны. Не было ветра, холод оказался вполне переносимым, правда, на Ингеборг был самый толстый ее свитер, куртка, сапоги и шерстяная шапка. За первым поворотом деревня исчезла, и остались только ряд сосен и горы, которые двоились в ночной темноте, все белые, как монахини, ничего не ждущие от мира.
Десять минут спустя Арчимбольди подскочил в постели и понял, что Ингеборг нет рядом. Он оделся, поискал ее в туалете, на кухне и в гостиной, а затем пошел будить Леубе. Тот спал как бревно, и Арчимбольди пришлось несколько раз его потрясти, пока крестьянин не открыл один глаз — и уставился на него с
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!