Жизнь волшебника - Александр Гордеев

лет я уже не имела мужчину!

398

– Лет? – спрашивает он с удивлённо расширенными глазами.

– Да, лет! Целых восемь лет! Мой муж уже давным-давно ни на что не способен. А мы живём в

деревне. К тому же мы учителя…

– Вот оно что…. Значит, когда вы приезжали к нам на квартиру в городе, ты была уже такой же

голодной, как и сейчас? Наверное, потому-то ты и плевала на меня… А я, видишь, взял да и

пригодился.

– Перестань издеваться…

– Ну хорошо, сейчас перестану.

Так вот почему её муж всегда на побегушках, вот почему постоянно заискивает перед ней. Вот

отчего он однолюб, на чём всегда настаивает Смугляна. Эх, жаль Дуфара Чопаровича – хороший

же мужик. А восемь лет – это да! От такого воздержания треснет и мораль крепкая, как скорлупа

грецкого ореха.

– Как я её предала, как предала! – всхлипывая, твердит между тем Гуляндам Салиховна.

– Кого предала?

– Дочь свою. Ведь это она попросила, чтобы я приехала помочь. А что сделала я?! Я её

предала… Да ещё и тебе во всём признаюсь. Значит, второй раз предаю. Ведь это же

предательство, правда?

И как же теперь ко всему этому относиться? Раздражения нет. Все плевки прощены. Разве что

кроме последнего, связанного с именем мамы и дочки.

– Конечно, ты её предала, – спокойно подтверждает он.

– А у тебя правда есть женщина на стороне? – спрашивает она не то теперь уже с ревностью

любовницы, не то всё-таки с упрёком тёщи.

– Правда, – простодушно признаётся Роман, понимая, что сейчас она ему не судья. – В другой

ситуации я бы, конечно, не сознался, а теперь сознаюсь даже с удовольствием…

Спокойно и свободно, как подружке, он выкладывает тёще всё о своих взглядах на отношения, о

своих правах на двух женщин сразу. Слушая его, Гуляндам Салиховна совершенно пасует перед

ним и такой его позицией. В нём такая уверенность в правоте, такая упрямая сила самца, которая

прогнёт любое чужое убеждение. Он просто подавляет её. Чего же хочет от него дочь? Как же его

повернёшь, как выправишь? Да он сам любого сомнёт.

– А ты кого-нибудь из них любишь? – спрашивает Гуляндам Салиховна, когда уже всё

рассказано.

– Теперь даже и не знаю. Ты сбила, потрясла и перепутала все мои чувства.

– Правда? – вдруг с чем-то похожим на надежду и радость, спрашивает она.

– Правда. Ведь третья женщина пока что не входила в мои планы и взгляды.

– А на самом-то деле, ты, скорее всего, не любишь никого, – поникнув, совсем, как девочка,

шепчет она.

– Может быть, и так. Только это не значит, что такие отношения недостижимы. Наверное, я ещё

не дорос до этого большого, объединяющего чувства. Но я знаю, что оно возможно…

– Ну, а со мной-то что такое приключилось?! – снова со стоном восклицает Гуляндам

Салиховна. – Что за бес меня попутал!? Стыд-то какой… Поехала выручать, да сама вляпалась.

– Тебя подвела твоя богатая фантазия. Ты так хотела меня перевоспитать, так ярко

воображала мою порочность, что перевозбудилась и сама. Думаю, что твой бес в тебе самой.

– Нет уж, бес и дьявол – это ты.

– Я? Хорошо, пусть будет так. Мне это почему-то даже нравится. Спасибо за комплимент. Хотя

я, кажется, ничего не делал, чтобы тебя соблазнить.

– И не надо было ничего. Было достаточно и того, что ты появиться. Когда ты нёс чемодан от

автобуса, я шла сзади и видела твои мышцы на спине и на руках. Они блестели от пота. А ещё от

тебя пахло шерстью овец. Я даже не ожидала, что всё это меня сразит. От тебя и сейчас пахнет

так же. Но мне хотелось броситься на тебя уже тогда.

– Да, этот запах не перебивает ничто. Он слишком животный.

– И что же мне делать теперь?

– Так что? Погостила и хватит. У нас – семья. Хотя можешь пожить ещё…

– И ты при мне будешь ходить к своей Тоне?

– А ты что, тоже ревнивая? Не разочаровывай меня…

– Тьфу ты! Что за гадости ты говоришь! – восклицает она. – И вообще, как я уеду, если ещё

толком с дочерью не поговорила?

– Да, теперь тебе надо обязательно с ней поговорить. Теперь это будет особенно приятно и

полезно…

– Да уж… Нет, я всё-таки дождусь её. Иначе она меня не поймёт.

– А кстати, как понять тот стриптиз, который ты показала мне во второй вечер?

– Какой стриптиз? – вспыхивает Гуляндам Салиховна, и тут же сникает под его насмешливым

взглядом. – Да, это было. Не знаю, что меня толкнуло. Я ведь привыкла, что рядом со мной

мужчина, который всё равно ничего не может (уж пусть он меня простит), независимо от того, как я

399

выгляжу. А про тебя поняла: этот может всё. И мне неудержимо захотелось показаться тебе. Грубо

говоря, предложиться. Вот я и сделала это, как бы невзначай. Знал бы ты, что я переживала потом,

когда выключила свет! Я готова была убить себя, я не спала потом почти всю ночь. Меня всю

просто трясло.

– Меня тоже, – улыбнувшись, признаётся Роман.

За два дня ожидания Нины из больницы они ещё дважды повторяют свой грех. Страсть

Гуляндам Салиховны, от которой она и сама не знает, куда спрятать глаза, разгорается, как костёр

на ветру. Грех и страсть, спёкшись для неё в одно, так горячи, что их зажигают даже крохотные

искры случайных прикосновений или взглядов. А если Роман намеренно смотрит на неё спокойно

и тягуче, то она съёживается, покрываясь мурашками. Удивительна и другая её неожиданная

метаморфоза – Гуляндам Салиховна прямо на глазах переплавляется в прекраснейшую хозяйку.

Она, оказывается, может и умеет всё. За два этих дня она перестирывает всё, накопленное у них

за месяц, всё проглаживает, промывает окна и полы. И готовит она так, что Роман и Штефан не

едят, а объедаются. Впрочем, уже на второй день Роман не приглашает Штефана на обед, чтобы

тот не заметил какой-нибудь случайной искры, которые теперь кометами прошивают пространство

между ними. Но откуда в Гуляндам Салиховне все эти проснувшееся умения? Да не в умениях тут,

очевидно, дело, а в желании. А желание – и от вины, и от стыда, и от ожившего ощущения своей

женской полноценности. От прежней затаённой неприязни к этой женщине нет уже и следа. Роман

смотрит на неё спокойно и снисходительно. Перед ним просто женщина, хоть она и тёща.

После выписки Нины с ребятишками из больницы Гуляндам Салиховна как-то совершенно

мучительно и отчуждённо живёт у них лишь два дня и вдруг заявляет, что ей нужно