📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгИсторическая прозаСевастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 305 306 307 308 309 310 311 312 313 ... 528
Перейти на страницу:
и временами важных, здесь были и местные, севастопольские, первопризывницы: матросская сирота Даша и Варя Зарубина – обе легкие, ловкие, летучие, с голубым сиянием девичьих глаз.

Только что оправившись от перенесенного тифа, Варя пришла снова на первый перевязочный пункт с тем обновленным увлечением, с каким насильно выбитые из любимой работы люди принимаются за нее опять, с тою всепобеждающей энергией, которая свойственна только молодости.

Хозяйственной частью перевязочного пункта ведала теперь сестра Травина Александра Ивановна, из петербургских, из второго отряда сестер. Заметно было, что стало при ней гораздо больше порядка, чем прежде. Из приезжих сестер, работавших на первом перевязочном, заметнее других была Бакунина, о которой Варя знала, что она двоюродная сестра известного анархиста, дочь петербургского губернатора и внучка адмирала Голенищева-Кутузова. Это была высокая, немолодая уже девица с лицом скорее мужским, чем женским, некрасивым, но умным и волевым.

Восемь врачей и восемь фельдшеров собрались здесь в эту ночь. Чай раненым, требующим немедленной операции, давали с вином, коньяком или водкой, чтобы поднять деятельность сердца перед тем, как прибегнуть к хлороформу. Но бывало и так, что раненые, лежа на операционном столе, засыпали медленно, плохо, с большим трудом; в эти длинные минуты они почему-то ругались громко, самозабвенно…

Неудачное для отряда Боске дело перед Камчатским люнетом, по-видимому, раздражило и Канробера, и Раглана, и командира обсервационного корпуса Пелисье.

После полуночи началась жестокая бомбардировка городской стороны. Как потом выяснилось, было брошено в город свыше двух тысяч снарядов и полтораста ракет. Одна из ракет зажгла дом на горе, рядом с библиотекой, и яркое пламя пожара озаряло все залы и кабинеты бывшего Благородного собрания будоражащим, тревожным светом.

Этот яркий и ровный багровый свет очень часто перебивался, точно молниями, еще более яркими изжелта-синими вспышками, за которыми, как за подлинными молниями, следовал волнами расходящийся гром: это были ответные выстрелы с четвертого, пятого, шестого бастионов…

Когда Варя выбегала иногда на площадку парадной лестницы сделать хоть несколько глотков свежего воздуха, она слышала и видела, как проходили мимо спешащие куда-то команды солдат и матросов, и это еще выразительней внушало ей, что она переживает исключительную ночь.

Было большое беспокойство и за своих… Что-то делается теперь в их домике на Малой Офицерской?.. И что Витя там, на своем Малаховом, где недавно убит был Истомин и откуда несут столько раненых теперь?.. Чтобы не думать об этом, она поспешно возвращалась в большой зал.

Вот принесли одного за другим трех тяжело раненных французов – офицера и двух чернобородых зуавов. Вот их осматривает сам Николай Иванович и говорит об одном из них: «В Гущин дом!..» Зуав смотрит на старого профессора в странной, должно быть, на его взгляд, солдатской шинели и в фуражке, из-под которой выбиваются у висков седые клочки волос, и не понимает, конечно, что «Гущин дом» значит «безнадежен». Он, быть может, именно потому-то и надеется остаться в живых, что русские солдаты тащили его столько времени на носилках до одного перевязочного пункта, потом позаботились переправить его на катере через бухту, потом опять тащили на носилках… Неужели же все это только затем, чтобы зачислить его в безнадежные?

Двум другим – офицеру и солдату – предстоят ампутации ног, но у солдата нога перебита выше колена, а Варя знает уже, что такие операции считаются серьезнейшими, так как после них почему-то редко кто выживает. И ей хочется верить, что этот очень крепкий на вид широкоплечий зуав выживет.

Когда внесли в общий зал прапорщика Бородатова, Варя с первого взгляда не узнала его, хотя он до войны часто бывал у них в доме: приходил к Дебу. Вышло даже так, что он узнал ее первый, и только в ответ на его пристальный, лихорадочно блестевший взгляд она присмотрелась к нему внимательно и потом улыбнулась ему тою сложною улыбкой, в которой была как бы обязательная радость, что они, знакомые друг другу, увиделись, и сожаление, что увиделись при такой обстановке, и сочувствие его страданию от раны, и вместе с тем кое-что ободряющее, и не столько сестринское, сколько материнское, дескать: «Ничего! У нас столько всяких средств, столько бинтов, и корпии, и лекарств, столько умелых хирургов, и даже сам Пирогов… Мы вылечим! Будь спокоен!»

Но, подойдя к нему вместе с другими, она спросила его встревоженно:

– Что, что у вас? Куда?

– Нога, – ответил он, глядя только на нее, и так тихо, что только она и уловила его ответ по движению губ.

У нее почему-то сразу упало сердце. Она живо представила себе его тонкую ногу – он был всегда худощав и на лицо и по фигуре, – ногу, разбитую ядром или большим осколком около бедра, как у того зуава, которого только что приказано было Пироговым отправить в дом Гущина, чтобы вид его смерти не лишал бодрости остальных раненых.

Зуава с перебитой бедренной костью русские солдаты тащили, конечно, напрасно, но своего прапорщика они должны были принести, и Варя почему-то благодарна была им, безвестным, за то, что не оставили его, хотя и безнадежного, умирать в поле.

Она знала о Бородатове, что он – разжалованный за что-то неважное поручик, но видела его раньше всего только унтер-офицером, чем-то вроде полкового писаря, и уже одно это никак не могло особенно расположить ее к нему. Кроме того, у него всегда была такая слишком серьезная на ее, девочки, взгляд внешность; это не заставляло ее никогда раньше думать о нем с какою-нибудь заметной нежностью… Но вот теперь она почему-то с исключительной напряженностью глядела на старика в солдатской шинели над красной фуфайкой, всеведущего Пирогова, когда он подошел к Бородатову.

«Гущин дом…», «Гущин дом…» – звенело в голове у Вари, сколько она ни силилась отгонять это. Вот фельдшер Хоменко привычно разрезал вдоль по голенищу сапог на правой ноге, закатал шаровары… Она отвернулась. В голове продолжало звенеть: «Гущин дом…», «Гущин дом…» А слух был напряжен: Пирогов давал свои заключения почти мгновенно, наконец настолько привык ко всяким ранам на человеческом теле…

Варя ждала пять, десять, двадцать мгновений… Наконец, повернулась и поглядела на него в упор. Раны ей не было видно: около Пирогова теснились врачи, которые у него учились, а Пирогов что-то все щупал своими многоопытными пальцами… Наконец он произнес многозначительно:

– Да-а…

«Гущин дом…», «Гущин дом…» – зазвенело в Варе безостановочно и неотбойно… Но Пирогов продолжал после паузы:

– Эту ногу можно бы сохранить… Ампутации не нужно… наложить гипсовую повязку… Раненый очень слаб: большая потеря крови наконец, но прогноз вполне благоприятный…

Варя и сама не могла бы объяснить себе, почему ее вдруг охватила такая бурная

1 ... 305 306 307 308 309 310 311 312 313 ... 528
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?