Живые люди - Анна Сергеевна Родионова

Всю жизнь Вера и Надя не смогут жить друг без друга и даже заболевать будут в одно и то же время, находясь даже не просто в разных квартирах, а даже в разных городах.

Как члену месткома Алевтине удалось пробить тупость чиновников, и Софья Александровна наконец получила хорошую двушку неподалеку от Алевтининого дома. Жить друг без друга они не могли. Даже суровый Федор Иванович приходил поиграть с малышней. Оболтус, у которого оказалось нормальное имя Олег, продолжал фотографировать девочек – со временем он стал большим мастером в этом деле, исключительно специализируясь на близнецах.

Никогда Софья Александровна не говорила об отце детей. Подросшим сестрам было сказано, что отец был пожарным и погиб, спасая от огня дом престарелых.

На самом деле было все не совсем так.

Как у каждой одинокой женщины, у Софьи Александровны была подруга, Лена Эпштейн. Она работала в дирекции завода мелким порученцем и машинисткой. Образования Лена Эпштейн по разным причинам не получила никакого, грамотность была нулевая, но, обладая феноменальной зрительной памятью, она аккуратно печатала на пишущей машинке с огромной кареткой тексты любых рукописей, особенно самиздатских, при этом всегда оставляла себе последний экземпляр – удар у нее был сильный и пробивал даже шестой лист стандартной бумаги. И ни одной ошибки – впрочем, авторские ошибки она тоже переносила аккуратно. Лена была крупная, ширококостная, курила «Беломор», материлась – это было модно. От нее на вялую Соню шла энергия.

И вот Лена Эпштейн решила заняться личной жизнью подруги. А ей как раз принес срочно перепечатать дипломную работу студент ВГИКа, снимавший на заводе курсовую работу на тему коммунистических бригад. Лена Эпштейн позвала Соню, накрыла стол чекушкой и двумя беляшами, которые разрезала на три части, и включила магнитофон. Тогда это было шоком – магнитофон с записями Галича. Как же хорошо они напились. Шатаясь, Соня выбралась в коммунальный коридор и, пока студент-режиссер наслаждался смелостью текстов Галича, выслушала от подруги: «Как бы мне вас уложить, сейчас соображу». Кушетка у нее в комнате была одна. Но Лена быстро придумала, как все провернуть, и так ловко притушила свет, и так нежно запустила Вертинского с тягучими любовными текстами, и так вовремя исчезла, что ни Соне, ни студенту больше ничего не оставалось, как залечь в койку.

Когда Лена Эпштейн вернулась, слегка утомленная длительной прогулкой и ожиданием в скверике, все было кончено – Соня крепко спала, студент с рукописью исчез, не заплатив. Но Лена простила – ради подруги можно и пострадать. Впрочем, на следующий день она из него деньги выдрала, встретив в заводской столовой.

Так вот и возникли Сонины дети – и неужели она могла хоть что-то требовать от бедного студента? Когда забеременела, была счастлива и больше ей ничего не надо было.

Лена Эпштейн перед эмиграцией в Израиль встретила режиссера и натурально все рассказала, тот так хохотал, ну просто не мог остановиться, что Лена встала в тупик – чего это он так веселится. А тот доброжелательно поведал, что у него аномалия – нехватка «чего-то мужского» и у него детей не может быть. Чего у него нехватка, Лена не поняла, но была потрясена этим фактом. Но потом все закрутилось с оформлением, прощанием с друзьями, раздачей жалкого барахла – она и забыла.

Соня от нее на память получила потертый коврик, самодельно разрисованный Лениной мамой в разгар голодомора, – ковриками они и спаслись, а этот был просто память. Ну как не взять от подруги такую малость. К этому Лена Эпштейн присовокупила фотографию размером чуть больше паспортной – Ленина.

– А это зачем? – поразилась Соня.

– Знаю, сама диссидентка, но мама этот снимок очень любила, ну пусть у тебя будет.

В благодарность за все, что с ней произошло, Соня повесила над своей кроватью самодельный коврик с почти уже стертыми когда-то алыми маками и рядом фотографию вождя революции.

Девочки еще в детстве спросили: «А кто это?»

Софья Александровна ответила: «Дедушка Ленин».

Девочки поняли – дедушка Лены Эпштейн. И так с этим и жили вплоть до школы. Но как они были удивлены, когда фотографии дедушки тети Лены оказались в каждом классе, в кабинете директора и даже в столовой.

В собственной квартире Софья Александровна развернула свой медпункт. Помогала, как умела, и ей помогали, как могли.

Каждое изменение в жизни девочек становилось событием. Когда к концу первого года они пошли – Софья Александровна устроила праздник: позвала Федора Ивановича с Алевтиной. Олег тоже пришел в качестве личного фотографа.

Как забавно смотрелась эта веселая кутерьма – все три в одинаковых платьицах, босиком, с живыми, веселыми голосами. Любочка всегда выделялась – она даже ростом была выше. А отличить Верочку от Нади пока не всегда удавалось. Софья Александровна стала им завязывать разные бантики – Верочке синий, а Наде зеленый.

Нашлись люди, донесли, что у Софьи Александровны подпольный медицинский кабинет. Так кончилось их безоблачное счастье, и начались долгие бесконечные суды, на которых никак не могли придумать, как наказать преступную медсестру, чтобы не прослыть окончательными мерзавцами. Как ни странно, тогда это заботило даже самых жесткосердных представителей руководящего сословия.

Пришлось девочек отдать в заводские ясли и самой пойти работать. Сердце обливалось кровью по утрам, когда приходилось вынимать их, сонных, нежных, из мягких уютных кроваток и тащить на трамвае через весь город, чтобы через пять часов, – как мать одиночка Софья Александровна имела короткий рабочий день и работала на полставки, – опять тащить измученных девчонок на том же трамвае домой.

Но зато у них был свой дом – Софья Александровна мужественно отрицала свою преступную деятельность, боясь только одного: чтобы не отобрали детей!

В одну комнату поселила студента сельхозтехникума – он почти не платил, иногда покупал хлеб и пачку чая со слоном, но его присутствие придавало полноценность их семье. Девчонки Митю обожали – он тоже млел, когда вся эта мелочь начала говорить – да как разумно, да как складно. И что интересно – у каждой свой характер!

Потом во взрослой жизни спустя много лет они встретятся в местном универсаме, и Митя ахнет: «Какие же красавицы выросли!» А уж как они его затормошили, как защекотали – он сразу побежал в бакалейный отдел купить торт – и все торжественно пошли отмечать встречу.

– А где Софья Александровна? – спросил он, входя в знакомую квартиру и снимая обувь. – На работе?

Пауза сама за себя сказала: нет ее на этой земле.

Выросшие девочки молчали: а что тут скажешь: от тюрьмы да от сумы не отрекайся!

– А кто живет в этой квартире? – спросил Митя, разглядывая знакомые вещи, и в его комнате все те же обои и книги