Живые люди - Анна Сергеевна Родионова

малышей. Выбрать было невозможно, они все были прелестны. Но трогать было запрещено – Клеопатра с большим трудом сдерживала себя.

Софья Александровна с грустью сказала, что все новорожденные звери – собственность государства и стоят слишком дорого. А насчет случки можно договориться, но этим должно заниматься руководство зоопарка.

Слово «случка» Надя не поняла, но хорошо поняла, что такое руководство зоопарка. И появилась в администрации на следующий день.

– Девочка, что тебе? – приветливо спросила секретарша.

– Директора.

– А зачем?

– Я ему сама скажу.

– Ты из кружка юннатов?

– Да, – согласилась Надя. Юннатов она видела, и они ей не нравились. Задирали нос и брезговали чистить клетки. Наблюдали издалека.

В это время, как в добром советском кинофильме, из кабинета вышел директор с портфелем и в шляпе. Он направился к выходу с озабоченным видом. Надя пошла за ним, обдумывая, как бы понаучнее сформулировать вопрос.

– Что тебе? – спросил директор, заметив, что девочка идет за ним.

– Тиграна надо женить, – брякнула Надя, – а то он сдохнет. А это уссурийский тигр, он в Красной книге.

Директор остановился и посмотрел на девочку. В одной фразе она сформулировала основную проблему зоопарка.

– А в цирке есть тигрица Клеопатра. Она красивая.

– Уссурийская?

– Конечно. А какая еще?

В голове директора заработали далекие от проблем спасения популяции мысли: что ему за это будет? Грудь в крестах или наоборот. А если тигр сдохнет… Страшно подумать. Партбилет на стол.

– Я подумаю, – ответил директор и пожал Наде руку с чувством благодарности. – Ты любишь ходить в цирк?

– Очень.

– Похвально. А в зоопарк?

– Я там работаю. Клетки убираю. Помогаю.

За директором прибежала секретарша, размахивая бумагами, которые надо было подписать.

И директор в ту же минуту забыл и про девочку, и про Тиграна, и про партбилет.

На следующий день Надя пришла к Тиграну, и они оба заплакали. По большому счету они никому были не нужны. Надя пошла работать на склад – место оказалось прибыльным.

* * *

Детский дом в Конотопе, на Украине, был маленький, уютный, и Вере там понравилось, но боль по маме, тоска по сестрам, непонимание случившегося – это убивало все чувства.

– Девочка странная, – сказала воспитательница, – ей надо дать общественную работу.

И Веру направили на завод по производству поршней договариваться о шефской помощи. Детдом изыскивал средства для ремонта крыши.

Ей дали теплую кофту, чтобы поддела под легкий плащик, который мама называла «пыльник», и она направилась на завод.

Что такое завод, она знала хорошо, часто бывала у мамы в ее заводском медпункте. И она пошла спокойно, в кармане лежала официальная бумага, которую нужно было всего только отдать на проходной.

Быстро сменился пейзаж, и взамен нормальных улиц возникли редкие кустики. Веру это встревожило – город чужой и спросить было не у кого. И тут еще начал накрапывать дождь.

Никакого завода впереди не нашла. Не было вообще ничего. Вера испугалась всерьез – в конце концов ей всего девять лет, она потеряла привычную жизнь и не знала, где ее мама и сестры. У нее была только койка и пустая тумбочка. Она ничего не взяла с собой – знала, что все не надолго и глупо тащить всякую ерунду, чтобы сразу же все тащить обратно.

Но дни шли, и обратно ее никто не звал. Она себе объяснила, что нужно время, мама должна за ней приехать, и еще надо будет найти Надю и Любу.

А теперь она потеряла и эту койку с тумбочкой – как же тогда ее найдет мама.

И в этом отчаянии ее, как будто кто-то толкнул, скорее просто прикоснулся, и это было не страшно а, наоборот, хорошо. Это была сестра Надя – показалось, что по волосам пробежалась легкая Надина рука – хотя это был просто ветерок, отгоняющий от Веры дождь.

Вера вспомнила, как мама объясняла им смысл их имен – Надя будет жить надеждой, Вера спасется верой…

– Какой? – спросила Вера: в Бога, что ли?

– В счастье, – сказала мудрая мама Софья, – это его другое имя.

– А я, а я? – обиделась Люба. – Мне, значит, ни веры, ни надежды, только какая-то любовь неизвестно в кого.

– А ты люби нас, – посоветовала строгая Надя, – маму, например.

Вера подняла голову и увидела большое здание, оно как будто выплыло из густого тумана – это был завод по производству поршней.

* * *

Переносимся в Белоруссию, в Минск. Полет был прекрасен. Люба привычно летела над ареной, в этот раз все складывалось особенно хорошо – партнер вовремя подхватил, зрители захлопали, где надо, и замолчали, когда надо.

А главное, там внизу на земле ее ждало письмо от Нади. В этом письме было написано, что они с Верой уже нашли друг друга и теперь наконец нашли Любу. Но она еще не успела его даже открыть.

И поэтому Люба летела, как будто ее поддерживали крепкие жилистые крылья ангела, – мама говорила всегда, что у каждого человека есть свой ангел-защитник.

Когда тебя несет судьба под такой надежной защитой, не надо ни о чем заботиться. И Люба забыла проверить лонжу, а ведь ей тренер сто раз говорил: сама, сама, только сама все проверяй!

Полет не получился – она просто рухнула буквально в одну секунду, и опилки арены забились прямо в рот. Но Люба уже жила в своей коме и ничего внешнего не ощущала.

В этой самой коме она провела немало времени. В коме к ней приходили сестры, в коме мама сидела на ее кровати и шептала ей на ухо самые любимые слова: «Ты – мое счастье!»

Фоном появлялись люди в белых халатах и исчезали.

Ее кормили через трубочку, она не ощущала вкуса, но понимала, что происходит. В этой уютной коме было тепло, немного раздражали какие-то трубки. Но это все не имело значения, потому что они все были вместе.

Хотелось обнять, пожаловаться, даже поплакать, но это все не удавалось. Однажды Люба так сильно, просто немыслимо захотела выйти из этой комы – и ей удалось.

Сначала все предметы расплывались, и было неясно, она еще там или уже здесь. Но потом все сконцентрировалось на мамином лице, и постепенно черты лица стали меняться, и вместо мамы Люба увидела своего тренера Геннадия Ивановича.

– Ма-ма, – сказала Люба по складам и закрыла глаза, надеясь увидеть маму. Но когда она открыла, на ее месте сидел Геннадий Иванович и смотрел на нее веселыми глазами.

Ни мамы, ни сестер, они остались там, в коме.

Геннадий Иванович приходил часто и приносил яблоки из своего сада, но Люба еще долго не могла есть.

Она вспомнила про письмо от Нади гораздо позже, когда Геннадий Иванович привез ее из больницы в детский дом. Девочки, ее подружки, уже окончили школу и куда-то исчезли. Люба их больше никогда не видела.

Ей выдали авоську, набитую ее вещами – два учебника, кружка, ложка, аттестат об окончании средней