Ночь в "Восточном экспрессе" - Вероника Генри

«У нас деловая встреча», — сказала себе Адель. Но она не обманывалась. Не настолько.

Они пошли пешком через Ковент-Гарден, по Шафтсбери-авеню и оказались в грязном, суматошном хаосе Сохо, в маленьком лабиринте улиц, почти неразличимых между собой. Теснились бары, рекламные щиты и вывески кока-колы. Пахло кофе, сигаретами и чем-то, что у Адели ассоциировалось с распущенностью. Она испытывала легкое смущение. Казалось, будто люди здесь занимаются неподходящими делами в неподходящее время дня: пьют, когда им следовало бы спать, спят, когда следовало бы есть, едят, когда следовало бы работать… Вульгарная девица в красном шелковом домашнем халате зевала, стоя в дверном проеме. На дорогу выскочил пьяный и едва не попал под колеса мопеда, которым управлял молоденький парнишка. На кошку, сидевшую на подоконнике, все это не произвело, видимо, никакого впечатления. Адель вцепилась в руку Джека, не зная, то ли бояться, то ли развлекаться. Это был не ее мир. Отнюдь.

Они остановились перед какой-то зеленой дверью. Джек два раза резко стукнул, и дверь немедленно открылась. Весьма растрепанное существо в белом бальном платье рухнуло на ступеньках перед ними, почти скрывшись в груде тафты. Девушка смотрела в небо пустыми глазами, пряди ее льняных волос рассыпались по плечам, и выглядела она, совершенно как русалка, которую искупали на берегу. Было три часа дня.

— Здравствуй, Миранда, — спокойно произнес Джек и перешагнул через нее. Адель стала спускаться вслед за ним по узкой лестнице, уже и не зная теперь, чего ожидать. Когда Джек сказал про клуб, она представила себе кожаные кресла и библиотеку с книжными шкафами по стенам, куда женщины допускаются только по приглашениям. Такое место, куда мог бы пойти Уильям с одним из своих близких друзей — врачей-консультантов.

Этот клуб даже отдаленно не напоминал подобное заведение. Никакого порядка. Настоящий бедлам.

За стойкой бара хозяйничала чернокожая женщина выше шести футов, волосы собраны в высокую прическу на макушке, вид у женщины был потрясающе царственный: зеленое платье и мужской пиджак с завернутыми рукавами, на каждом пальце по золотому кольцу. Напитки этому сброду она подавала со всей быстротой, на какую была способна. Насколько заметила Адель, денег никто не платил, а напиток предлагался один-единственный — женщина плескала в разномастные стаканы какую-то белую жидкость из сомнительной бутылки.

Люди вокруг спорили, смеялись, курили, танцевали. Из нескольких динамиков доносился голос Майлза Дэвиса. В самом темном углу всхлипывала женщина в мандаринового цвета водолазке и очках в черной оправе. Одиночество, похоже, вполне ее устраивало: изредка кто-то подходил к ней и похлопывал по плечу или наполнял ее стакан. В другом месте разъяренная девушка-ирландка ругала трех мужчин среднего возраста, которые возбужденно слушали ее тираду.

Посреди всего этого стояла коляска, в которой прямо сидела малышка-девочка, улыбаясь и хлопая в ладоши, ее плечики были закутаны в кроличью накидку, в уши вдеты золотые серьги в виде колец. Можно было только гадать, чей это ребенок. То и дело кто-то выхватывал ее из коляски и целовал, а потом усаживал на место.

— Добро пожаловать к Симоне, — улыбнулся Джек.

— Это Симона? — спросила совершенно ошеломленная Адель, указывая на великаншу за стойкой бара. Джек только рассмеялся.

Адель словно ступила в другой мир; подобно Алисе, она упала в кроличью нору и попала в царство полной бессмыслицы. Однако же она не почувствовала себя чужой, поскольку, судя по всему, здесь не существовало никаких правил насчет того, каким ты должен быть, чтобы вписаться в здешнее общество. Единственное правило, по-видимому, гласило, что ты должен быть пьян, а она уже была слегка навеселе. Джек придвинул ей высокий табурет и дал очень грязный стакан с какой-то прозрачной жидкостью, от которой внутри у Адели все запылало. Не прошло и нескольких секунд, как от всякой неловкости не осталось и следа, и Адель почувствовала себя частью этого сборища. Здесь не было ханжества и никто не настаивал на соблюдении приличий. Никто не судил, не строил предположений, кто она такая и откуда, да никому и дела до нее не было. Похоже, Адель оценивали по внешнему виду, что действовало очень освежающе.

В Шеллоуфорде она была женой доктора. Это обеспечивало ей высокий социальный статус, но в действительности никто никогда не интересовался ее мнением по сравнению с тем, как они ловили каждое слово Уильяма. До сих пор Адель это не задевало. Она свыклась со своей ролью. Однако у нее вдруг стали спрашивать мнение обо всем: от наилучшего способа подачи на стол артишоков до действий Че Гевары на Кубе. Единственным предметом, в знании которого она обладала хоть каким-то авторитетом, были артишоки с уксусом (у нее было четкое мнение на этот счет), но значения это не имело — ее высказывания все равно оказывались ценными. Все пребывали в приятном состоянии опьянения. Расслабленные и общительные.

— У этой девушки просто чудесный нюх на шедевры, — говорил Джек каждому, кто готов был его слушать. — Я собираюсь ее учить. Я об этом пожалею, потому что меньше всего мне нужна конкуренция. Вы еще увидите…

Непривычная к вниманию и лести Адель словно распускалась, становясь другой личностью: искушенным столичным арт-дилером. Никогда прежде у нее не было потребности быть кем-то другим, но теперь это желание проснулось. Она оправдывала его, играя роль, противореча Джеку, делясь со всеми своими планами. Заведение Симоны именно таким и было. Адель чувствовала, что здесь все играют роли, живут фантазией.

Лгут себе.

Все это время Адель непрерывно курила, что было необычно, — она изредка выкуривала сигарету после обеда, но здесь казалось обязательным зажечь следующую сигарету от еще незаконченной предыдущей, и Адель настолько прониклась духом этого заведения, что последовала примеру окружающих.

Она чувствовала себя очаровательной и расслабленной. Внутри все трепетало от ожидания: ее будущее разворачивалось перед ней, искрясь, как серебряная нить, в отличие от серой пустоты, расстилавшейся перед ней до этого момента. Никогда прежде Адели не казалось, что ей подвластно все. Она чувствовала себя окрыленной.

Затем вдруг, как от толчка, она осознала, что уже позже шести часов. Ее охватила паника. Последний поезд отходил без десяти семь. Попасть домой она никак не сможет и даже если каким-то чудом и успеет на этот поезд — скажем, он запоздает с отправлением, — нельзя же ей явиться домой вдрызг пьяной. Это будет совсем не в ее характере. Обычно она никогда не напивалась, но в этот день почему-то пила все, что ей предлагали, и алкоголь, как он это умеет, заставил Адель чувствовать себя непобедимой и немножечко беспечной.

Адель отправилась в крохотный туалет поразмыслить над своей незадачей. Там было грязно, раковина треснутая, не имелось ни мыла, ни полотенца. Слишком поздно Адель обнаружила, что и туалетной бумаги тоже не было. От вони ее затошнило, хотя желудок скрутило скорее всего с непривычки к выпивке и курению в сочетании с паникой.

Чтобы протрезветь, Адель поплескала на лицо холодной водой. Она сообразила, что ни от кого в клубе не добьется ни сочувствия, ни понимания, и меньше всего от Джека. Казалось, никто не имеет ни чувства ответственности, ни совести. Сидя в клубе, Адель не заметила, чтобы кто-то смотрел на часы на стене или на руке. Этим людям нигде не нужно быть, не нужно ни перед кем отчитываться.