Волхв - Вячеслав Перевощиков

– А теперь ступай, – священник протянул Иосифу пухленькую ручку для поцелуя, а сам повернулся и пошел собирать своих монахов-помощников.

Это была та сила, на которую он рассчитывал более всего. Сейчас его слова были бессильны что-либо изменить в этом мире, и тень креста с купола церкви беспомощно терялась в пыли. Только эта сила оставалась его единственным и безотказным оружием, и она должна была явить свою божественную мощь, свою «десницу божью», как того страстно желал отец Федор, и именно так, как это надо было Великому Риму.

Велегаст вместе со своей охраной прошел по пыльным извилистым улицам уже большую часть пути до ворот детинца, где, как утверждал сотник, византийцы не смогут причинить ему вред. Там кончалась власть городского воеводы и священника-грека, там начинались владения гордых и властных бояр, перед которыми был бессилен даже отец Федор, сумевший овладеть душами почти всех горожан. Детинец – священное место древних воинов – никак не хотел покоряться черной магии чужой веры, и его башни по-прежнему сердито смотрели на чернявых инородцев-монахов в черных ризах и на тусклый крест церкви, стоящей на главной городской площади.

Орша вел волхва обходным путем, справедливо полагая, что на главных улицах их уже наверняка поджидают. Но его уловка сработала лишь отчасти, их уже искали повсюду, сжимая пока еще невидимое кольцо. Позади них мелькали какие-то тени, перекликались хозяева дворов и лаяли собаки. Они прибавляли шаг, молча бросая настороженные взгляды по сторонам и ощущая всей своей кожей, как истекает время, которое нужно, как воздух, чтоб успеть прежде своего врага. Кто будет этот враг, никто еще не знал, но каждый чувствовал, несмотря на жару, странный холодок меж лопаток, словно невидимая мгла накрыла их своим серым крылом и гонит, застилая глаза, на погибель. Никто про это не говорил, но даже опытные воины нервничали, да и сам сотник хмурился, с трудом сохраняя спокойствие духа.

– Скоро придем, братья, осталось немного, – наконец-то бросил он скупые слова.

И вправду, улица сделала поворот, и все увидели, что через сотню шагов или чуть более она выходит прямо к стене детинца. Все вздохнули с облегчением, словно серые камни уже приняли их под свою защиту.

– Слава богу! – пробормотал шедший впереди воин и торопливо перекрестился.

Но не успела его рука довершить крестное знамение, как впереди из-за поворота показались черные фигуры монахов с крестами в руках.

– Проклятье! – выругался сотник. – Не ко времени ты, брат, вспомнил своего бога.

Все остановились, напряженно глядя, как из-за угла на улицу выходят все новые и новые монахи, преграждая им путь. Орша оглянулся назад и увидел облако пыли, медленно идущее по их следам. Судя по всему, не менее полусотни человек двигались сзади, и, очевидно, они не были случайными попутчиками.

– В клещи взяли! – багровея от злости, прорычал воин, и смутное беспокойство неизвестности сменилось на его лице радостью предвкушения битвы.

Он достал меч, и глаза его блеснули жестоким металлическим блеском, словно сам он уже и не был человеком, а был таким же клинком или послушным слугой этой смертоносной стали. Но ум его, не повинуясь инстинкту жажды крови, все еще искал спасительный выход, и воин огляделся вокруг глазами загнанного волка.

– Туда, быстро туда! – рявкнул он, указывая вперед на колесо колодца.

Там, около колодца, непрерывная стена плетня изгибалась, образуя небольшой закуток. Вполне достаточный, чтобы несколько человек могли обороняться от многих врагов. Это было лучше, чем держать круговую оборону на открытом пространстве улицы. Конечно, можно было попробовать вломиться в чей-нибудь дом и защищаться там, но стук дверей, закрываемых в ближайших домах с железным лязгом щеколд, красноречиво говорил, что сделать это будет непросто, а может, и вовсе не удастся. Умирать же где-нибудь в сарае или хлеву, как пойманный вор, сотник не хотел. И еще он надеялся, что со стен детинца заметят заварушку в городе и князь вмешается, чтобы унять беспорядки. Непременно вмешается, чтобы показать свою власть, в этом сотник был почти уверен. Оставалось только продержаться до того, как прокрутятся все колесики неторопливого механизма средневековой власти и, повинуясь княжескому слову, помчатся удалые гриди отрабатывать плаченное им серебро.

Почти бегом они стремительно миновали полсотни шагов и встали за колодцем, прикрывая своими спинами волхва. Тем временем монахи, построившись в две колонны, мерным шагом стали неторопливо продвигаться посередине улицы, держа в руках большие деревянные кресты. Впереди шел сам отец Федор с дымящимся кадилом, а рядом с ним служка нес хоругвь с изображением Спаса Нерукотворного. Монотонный бубнящий звук множества голосов, распевающих псалмы, катился впереди процессии подобно шуму невидимого бурлящего потока. Казалось, это шествие имело самый мирный вид, но все вокруг невольно замерло, как замирает природа с приближением грозовой тучи. Лес черных крестов, чуть покачиваясь, наплывал все ближе и ближе, и уже видны были жилистые волосатые руки, сжатые на древках, и черные ненавидящие глаза, тускло мерцающие из-под капюшонов. Монахов было двенадцать, но они все были так велики ростом и широки в плечах, что улица представлялась заполненной до предела людьми в черных балахонах и с крестами в руках.

Когда шествие поравнялось с колодцем, за которым стоял волхв и охранявшие его воины, отец Федор поднял руку, и монахи остановились. Рокочущий гул низких голосов ударился о стенки колодца и, провалившись вниз, в глубины земли, вернулся гудящим трубным эхом. Священник медленно повернулся и направился к волхву, глядя поверх голов стоящих перед ним воинов, словно их и не существовало вовсе.

«Хороший прием, – подумал Велегаст, выставляя вперед посох. – Сам он, конечно, нападать не будет, но дорогу своим монахам расчистит, потому что воины-христиане вынуждены будут расступиться перед своим попом».

Понял это и Орша и, выставив вперед острие меча, грозно крикнул:

– Стой, ромей, на месте, а не то я проткну твое черное сердце!

Отец Федор остановился и вперил свои глаза, источающие темный пламень, на воина, стоящего прямо перед ним в куяке – недорогом панцире из выгнутых досок.

– Агафон, раб божий, ответствуй мне: веруешь ли ты в Господа Бога нашего Иисуса Христа, веруешь ли ты в Матерь Божью и в Святую Троицу?

– Верую, – отвечал воин дрогнувшим голосом.

– Тогда преклони свои колени перед ликом Всевышнего, узри свет животворный, наполняющий сердце твое благодатью…

Отец Федор, наверное, мог бы говорить еще долго и наверняка добился бы своего, потому что по лицу воина пробежала волна смущения, и глаза его затуманились, стекленея в состоянии легкого гипноза. Но тут раздался громоподобный голос, изрыгающий такой четырехэтажный мат, что священник чуть не выронил свое кадило. Это ругался Орша Бранкович, ругался страшно и бесподобно, так что кресты в руках монахов качались в разные стороны. Велегаст не видел лица воина, с которым говорил священник, но почувствовал, как невидимый простому глазу полупрозрачный желтый туман окутывает голову человека. Он уже поднял посох, чтобы вмешаться, но тут как раз зазвучала ругань сотника, и волхв с удивлением обнаружил, что под действием мата рассеялась черная магия, желтоватый туман исчез, и воин стряхнул с себя оцепенение.