Я забыл умереть - Халил Рафати

В конечном счете я разжился мазью и поправился. Как обычно, я перебрал, и мне пришлось прилечь. Я добрел до соседней аллеи и повалился на землю. Земля, на которой я лежал, воняла мусором и блевотиной. На расстоянии вытянутой руки красовалась куча человеческих испражнений. И тут меня накрыло. Как будто лопатой дали по башке. Все было кончено. Не было дороги назад.

Я кололся одной иглой с ВИЧ-инфицированным. Мне не к кому было обратиться, никто не мог мне помочь. Моя мать жила за чертой бедности, я уже высосал из нее все, что можно. Она посылала мне деньги и занимала тысячи и тысячи долларов по кредитной карточке.

Следующие полтора года превратились в бесконечную череду передозов, попрошайничества на заправках, различных передряг и больниц. Я и раньше был бездомным — спал в отелях и машинах, ночевал у друзей. Но теперь мой уровень жизни упал ниже некуда. Я докуривал найденные в урнах бычки и срал в парках, подтираясь рукой. Все это было в порядке вещей.

Я всегда был в движении. Невозможно остановиться, когда опускаешься на дно. Я не говорю о наркотиках. Это данность. Я имею в виду перебежки с места на место. Эта обреченность, которая нависает дамокловым мечом, живые напоминания о ней, поджидающие тебя за каждым углом: барыги, которым ты должен денег, головорезы, на чьей территории ты торгуешь. Не знаешь, кто тебя убьет — уличная шпана, профессиональные карманники, торчки и джанки, инфицированные ВИЧ, потерявшие всякую надежду и готовые прикончить тебя за пятидолларовую вмазку… Омерзительные улочки воняют мочой и дерьмом. Они завалены сломанными стеклянными трубочками, грязными иглами, они испачканы кровью и пороком. Притоны и ночлежки унылы при свете дня, но вы не представляете, как преображается Скид-Роу ночью. Драки, убийства — люди умирают здесь каждый день, но об этом вы никогда не услышите, так как эти люди никому не нужны, ведь иначе они не опустились бы на самое дно.

Здесь полно жертв проигранной войны с наркотиками, психически больных (многие из них ветераны), которые должны лечиться в больнице, но не могут оплатить лечение, беспризорников и/или жертв насилия и домогательств. Головокружительный вихрь безумия и зависимости, отчаяние, проституция, убийства, насилие, преступность и порок — все это здесь, на расстоянии двух кварталов от полицейского участка. И никто ни на что не обращает внимания, всем все равно.

Самые обычные с виду парни насилуют бомжа перед грязным сбродом, при этом они громко гогочут, желая показать окружающим свое превосходство и власть. Происходящее вокруг сильно отличается от той лапши, которую нам вешают на уши телеканалы. Оно отличается от бесчувственного насилия, которое показывают в кино. Это насилие возникает внезапно и стремительно, от него перехватывает дух. Здесь кровь темнее и недостатка в ней нет. От этих первобытных гортанных звуков насилия тебе не просто нечем дышать, — ты немеешь на долгие часы, как будто все твое тело обколото новокаином.

Ты не можешь поверить своим глазам, поэтому твой мозг прячет увиденное вглубь, в потаенные уголки твоего подсознания, — так он хочет тебя защитить. К сожалению, практически всегда все рано или поздно вырывается наружу, проявляясь в виде панических атак или ночных кошмаров.

Иногда я разыскивал старых друзей или знакомых из Малибу, и они жалели меня. Они приезжали из даунтауна, давали деньги и, конечно же, просили у меня наркотики, и я выполнял их просьбу.

Видя, в каком плачевном положении я оказался, они снимали мне номер, предлагали помыться под душем, начать жизнь заново, но просили больше никогда не звонить. Я думаю, что они надеялись увидеть старину Халила, а не изможденного вонючего торчка, весом в пятьдесят килограммов, покрытого язвами и струпьями. Увиденное приводило их в чувство, но ненадолго. В итоге все они ушли из жизни один за другим.

П оследним, кто пытался мне помочь, была моя старая соседка Дана. Она жила в соседней квартире, пока мы не отбыли в рехаб. Она предложила мне приехать в Малибу, чтобы я мог помыться и переодеться в чистое белье.

Она открыла дверь и увидела меня…

— Как ты мог так опуститься? — ужаснулась Дана.

— Не знаю. Не знаю.

Я плакал, она тоже плакала. Я просил ее позвонить барыге и заказать героин на дом, что она и сделала. Потом мы торчали три дня подряд. Когда героин закончился, она одолжила мне машину, я поехал и взял еще. Я пропал на четыре-пять дней и когда в итоге вернулся, она набросилась на меня.

— Что с тобой? Почему ты так со мной поступаешь? Я верила в тебя!

Она вызвала полицию и заявила, что я угнал ее машину. Я требовал денег, чтобы убраться из Малибу, но она отказывалась мне их давать. Мы кричали, дрались, но потом она сдалась.

— Хорошо, я дам тебе немного гребаных денег, — сказала она. — Подожди.

И пошла в спальню. Я ждал ее на кухне, где у нее стоял бочонок с двадцатипятицентовыми монетами за стирку белья. Там было около двухсот долларов. И я пересыпал все монеты в сумку. Я редко воровал — мне было проще попрошайничать. Но я знал, что в моем нынешнем положении все двери передо мной были закрыты.

Дана вернулась с деньгами, и мы снова начали препираться. В конце концов она швырнула в меня деньги. Я взял их и ушел.

Я сел в автобус, который шел до даунтауна. Туда было два часа езды. К этому времени я не вмазывался уже восемь часов, и у меня снова началась ломка. Я раскачивался взад и вперед, плотно прижимая руки к животу. Меня бил озноб. Был вечер, и в автобусе ехали немолодые женщины, возвращаясь домой с работы. До сих пор я помню добрые и милые лица пассажирок. Они смотрели на меня с сочувствием.

Я слез с автобуса в Ла-Брея. Там были приличные наркопритоны. Я пошел в самый ближайший из них. Выходя оттуда, я был не просто под кайфом — я сходил с ума. Сердце разрывалось на части. Я изо всех сил сжимал зубы, — мне казалось, что они сейчас раскрошатся, как стеклянные. Вокруг меня вспыхивали огоньки. Я слышал жужжание вертолетов, звучали голоса. В ушах звенело, как звенят колокольчики у входа в паб. Мне казалось, что по рукам и по коже черепа ползают червяки, заползая в уши, глаза и рот, прогрызая ходы в мозг. Они приближались — эти гуманоиды и демоны. Они ловили меня.

Я спрятался в зарослях и прижался к земле. Я так плотно набил крэк в трубочку, что та не раскуривалась. И тут вдруг… БАХ! Гигантский ядерный гриб. Онемели рот, горло и легкие. Онемело все лицо. Я услышал громкий лязгающий звук — как будто экстренно тормозил поезд.

Они приближаются. Я знаю, они приближаются. Они хотят меня убить.

Я вскочил и хотел бежать, но ноги не слушались, перед глазами все расплывалось. Я упал и больно расшибся, ударившись о тротуар. Они приближались. Они хотели меня убить. Я вскочил на ноги, напрягся и, собрав последние силы, рванул оттуда со всех ног. На углу бульваров Вашингтон и Ла-Брея возле заправки «Шеврон» стояли две полицейские машины. Двери одной были открыты, в ней за рулем сидел полицейский и говорил по рации.