Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

Тут, к величайшему моему удивлению и ужасу, я начал замечать определенные искажения в лице. Глаза закатились, а губы разжались; ноздри раздулись, все же лицо, казалось, выражало теперь неприязнь, смешанную с отчаянием. То были, разумеется, случайные физиогномические проявления, однако в тот момент я готов был поклясться, что труп, привязанный к столу, выказывает мне всю свою злую волю, всю ненависть, выплескивает все бремя скорби. В конце концов движения прекратились, и лицо вновь обрело безжизненные очертания. Но я был до того потрясен этим явлением, что вынужден был выйти на реку с целью успокоиться.

На меня навалилось столько впечатлений, что ночь словно бы растянулась, став бесконечной. Предвидеть, что воздействия электрического потока окажутся столь глубоки, столь страшны, я никак не мог. Я доказал — в этом не оставалось сомнений, — что поток способен оживить человеческий труп, но столь непредсказуемым и ужасным образом, что мне впору было устрашиться при виде дела собственных рук. Я устрашился — иначе не скажешь — себя; устрашился того, чего могу достигнуть, и того, чему могу сделаться свидетелем. Какие еще секреты откроются мне, решись я продолжать свой странный эксперимент?

Впрочем, размышления скоро помогли мне прийти в себя. Меня успокоило бормотание Темзы. Дымка рассеялась, и сделались видны очертания города. Время близилось к рассвету. Я проработал всю ночь. Вскоре жизненный цикл начнется заново. Ощутивши, как пробуждается к жизни громада Лондона, я и сам набрался свежих сил. Сделать мне предстояло многое.

Я дремал у камина в своих комнатах на Джермин-стрит, как вдруг меня пробудил внезапный стук в дверь на улице. Не успел я толком прийти в себя, как в комнату вошел Фред.

— Простите великодушно, сэр, да только к вам Фиш какой-то пожаловал.

— Что ты такое несешь, Фред?

— Да я его то же самое спрашиваю, а он все: «Фиш, Фиш». Я ему: рыбник у нас рядом, только по улице пройти.

В этот момент в комнату влетел Биши и, пронесшись мимо Фреда, обнял меня все с теми же пылом и оживлением, какие мне помнились.

— Милый мой друг, — сказал я, — а я-то думал, вы живете на севере.

— Я возвратился в теплые края, Виктор. К своим друзьям. — Он отступил на шаг и взглянул на меня. — Вы на меня сердиты?

— Был. Да, признаюсь. Очень. Но разве могу я сердиться теперь, когда вижу вас.

— Я рад. Знаете, Виктор, я пришел отдать те пятьдесят гиней. Мой ненавистный отец выплатил мне содержание.

— К чему вы — это вовсе не обязательно.

На миг он снова уставил на меня взгляд:

— Зачем вы не писали о том, что были больны?

— Болен? Я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Здоровье мое превосходно. — Вид у него был озадаченный. — Простите, если я вас разочаровал.

— У вас изменилось выражение лица, Виктор. Тут вам меня не обмануть.

— Что ж. На смену юности приходит зрелость. Не думайте более об этом. — Я попытался сохранить веселость и спокойствие. — Где вы остановились в Лондоне?

— Мы с Гарриет нашли комнаты в Сохо. Назад, Виктор, в наши старые излюбленные места!

— Как поживает Гарриет?

— Хорошо. Цветет. — Он засмеялся. — Растет в манере самой что ни на есть своеобразной.

— Вы хотите сказать…

Он кивнул.

— Прекрасно, Биши!

— Поздравлять следует не меня. Бремя несет женщина. Но, должен сознаться, я испытываю некую гордость оттого, что создал жизнь.

— Радостное, верно, ощущение.

— Я декламирую нерожденному младенцу стихи, чтобы он привык к сладким звукам еще в утробе. А Гарриет поет колыбельные. Она клянется, что это успокаивает дитя.

Постучавшись, в комнату вошел Фред с флягой бренди.

— Пять пробило, — сообщил он.

Биши в удивлении посмотрел на флягу.

— Вы начали пить бренди, Виктор?

— Это успокаивает дитя. Не присоединитесь ли ко мне? Поднимем стакан за приятельство.

Биши не терпелось рассказать о своих планах будущей счастливой жизни. Он хотел основать в Уэльсе небольшую общину, устроенную на принципах равенства и справедливости; он намеревался написать эпическую поэму на тему о легендарном Артуре; он собирался ехать в Ирландию, дабы посодействовать делу освобождения. Насколько я понял, у него появился новый фаворит в лице мистера Годвина, философа. Он разыскал его и успел посетить его очаровательный дом в Сомерс-тауне. Тут он снова бросил на меня быстрый, внимательный взгляд.

— А что же вы, Виктор, какие у вас новости?

— Я по-прежнему ставлю опыты. Испытываю возможности электрического потока. Измеряю его силу.

— Замечательно! Вы пытаетесь достигнуть его пределов, как мы некогда обсуждали?

— Помнится, мы когда-то беседовали об электрических воздушных змеях и шарах. Теперь, Биши, воздух меня не столь интересует. Меня интересует земля.

Желания рассказывать о своей работе, пока она не будет успешно завершена, у меня не было, потому я обсудил с ним общие темы науки об электричестве. Он был все так же порывист и так же стремился к знанию, как и всегда. Никогда не доводилось мне встречать человека, столь полного жизни и вдохновения.

— Стало быть, вы нас навестите? — спросил он меня, собираясь уходить. — Гарриет будет счастлива вас видеть.

— Непременно. Когда пожелаете.

Он обнял меня, и пару мгновений спустя я услышал, как он легко и быстро шагает по лестнице. Слышно было, как он говорит с Фредом, хотя разобрать его слов мне не удалось. Я подошел к окну и посмотрел вниз, на Джермин-стрит. Он быстро шел сквозь толпу, как вдруг кинул взгляд на мое окно. По причине мне непонятной я отступил назад.

Вошел Фред, чтобы убрать стаканы.

— Этот ваш друг до того любопытный, — сказал он. — Спрашивает меня, мол, в добром ли вы здравии. Я говорю — да. Он спрашивает, хорош ли у вас аппетит. Я говорю — да. Он спрашивает, пьете ли вы. Я говорю — и да — и нет. Тут он сам себе открывает дверь, хоть я прямо за ним стоял, да вдруг как вылетит, будто из ружья.

— Что ты хочешь этим сказать, Фред: и да и нет?

— Да, пить пьет. Но такого, чтоб себя не помнить, нету. — Он сделал вид, что оступился и упал.

— Мило с твоей стороны.

— Спасибо, сэр. Рад стараться.

Я не намерен был наносить визит Биши и Гарриет, пока не закончу работу. К обществу я был готов не более, чем путешественник, последние месяцы проведший в ледяных пустынях Арктики. С тех пор как воскресители впервые посетили меня в Лаймхаусе, дело у них спорилось. Их услуги были мне потребны более, нежели когда-либо, — я намеревался испытать каждое волокно, каждый мускул человеческого тела, дабы определить их электрические свойства. Я узнал, что мышцы ноги поначалу противостоят действию тока более других, однако при небольшом перемещении металлической полоски повыше предплюсны можно добиться невиданного увеличения их подвижности и гибкости. Кости и связки человеческой руки оказались крайне восприимчивы к электрическому потоку, и я обнаружил, что легкое прикосновение к разнообразным запястным костям вызывает бурные трепет и дрожь. Сонные и позвоночные артерии также доставляли мне немалое удовольствие, становясь крайне чувствительными и гибкими, если пропустить по ним заряд. Так, мало-помалу, я создавал электрическую карту человеческого тела.