Тайна, не скрытая никем - Элис Манро

– Я бы с удовольствием, но я не могу себе позволить нанять продавца.

– Ну что ж. Вы в своем праве. У меня вовсе не шикарный вид. И я наверняка все испорчу. Начну препираться с людьми, если они захотят купить паршивую книжку.

Судя по виду, мой отказ ее не сильно разочаровал. Она взяла с полки «Авокадо-пустышку» и сказала:

– Вот! Я не могу не купить эту книгу, просто из-за названия.

Она тихо свистнула, и человек, к которому, по-видимому, был обращен этот свист, поднял взгляд от стола с книгами на другом конце магазина. Я заметила этого мужчину раньше, но не поняла, что он пришел вместе с моей собеседницей. Я решила, что он просто прохожий: такие порой забредали ко мне с улицы и стояли, озираясь, словно пытались понять, куда это они попали и для чего нужны все эти книги. Не пьяница, не уличный попрошайка и определенно не опасный элемент – просто очередной неразговорчивый немолодой человек в поношенной одежде; эти люди кажутся такой же частью города, как стаи голубей, и так же движутся с места на место в пределах одного четко очерченного района, никогда не глядя встречным в лицо. На нем был плащ до щиколоток из какого-то блестящего прорезиненного материала цвета печенки и коричневая бархатная шапочка с кисточкой. Такую шапочку мог бы носить в английском фильме старый чудаковатый ученый или священник. Да, между этими двумя, женщиной и мужчиной, было определенное сходство – оба были одеты в костюмы, словно списанные из театра. Но вблизи становилось заметно, что он на много лет старше ее. Длинное желтоватое лицо, табачно-коричневые глаза с опущенными уголками, неопрятные усы подковой. Едва заметные следы не то былой красоты, не то былого могущества. Угасшая ярость. Он пришел к ней по свистку – казалось, полусерьезно, полушутя – и встал рядом, немой и полный достоинства, как пес или осел, пока женщина готовилась платить за книгу.

В это время правительство Британской Колумбии ввело налог с продаж на книги. В данном случае налог составил четыре цента.

– Я не могу этого заплатить, – сказала она. – Налог на книги! Я считаю, это аморально. Я скорее готова сесть в тюрьму. Вы согласны?

Я согласилась. Я не стала указывать ей – как указала бы в разговоре с любым другим человеком, – что, даже если она и не заплатит этот налог, магазину все равно придется его платить.

– Правда, я говорю ужасные вещи? – сказала она. – Видите, что это правительство делает с людьми? Оно превращает их в ораторов.

Она положила книгу в сумку, так и не доплатив четыре цента. В дальнейшем она тоже никогда не платила налог.

Я описала эту парочку в разговоре с нотариусом. Он сразу понял, о ком идет речь.

– Я зову их «герцогиня и алжирец». Я ничего не знаю об их истории. Мне кажется, он террорист, который вышел на пенсию. Они ходят по городу и возят за собой тележку, как старьевщики.

Я получила записку с приглашением на воскресный ужин. Подпись гласила «Шарлотта», без фамилии, но слова и почерк были весьма церемонными.

До того я не желала получать никаких подобных приглашений и даже расстроилась бы, если бы получила. Но этому письму я обрадовалась так, что сама удивилась. Знакомство с Шарлоттой положительно сулило что-то интересное: она была не похожа на всех остальных людей, которых я хотела видеть только в магазине.

Многоквартирный дом, в котором они жили, стоял на Пандора-стрит. Он был покрыт горчичного цвета штукатуркой. Крохотный вестибюль с кафельными стенами показался мне похожим на общественный туалет. Впрочем, в нем не пахло, и квартира была не особенно грязная, просто в ней царил чудовищный беспорядок. У стен высились стопки книг. Сами стены были завешены узорчатой тканью, которая спадала складками, скрывая обои. На окнах висели бамбуковые жалюзи, а на лампочках – самодельные абажуры из цветной бумаги, наверняка легковоспламеняющейся.

– Как мило, что вы пришли! – вскричала Шарлотта. – Мы боялись, у вас найдутся дела поинтересней, чем навещать старых и скучных нас. Куда бы вас посадить? Можно сюда. – Она сняла пачку старых журналов с плетеного кресла. – Вам удобно? Плетеная мебель издает такие интересные звуки. Иногда я сижу тут одна, и это кресло вдруг начинает скрипеть и трещать, как будто в нем кто-то ерзает. Я бы могла сказать, что это привидение, но я не умею верить во всю эту ерунду. Я пробовала.

Гюрджи налил нам всем сладкого белого вина. Мне – в пыльный бокал на ножке, Шарлотте – в стеклянный стакан, а себе в пластиковый. Казалось, что в крохотной нише-кухоньке, где были кое-как, кучами навалены продукты, кастрюли и посуда, невозможно ничего приготовить, но оттуда вкусно пахло жареной курицей, и скоро Гюрджи принес первое блюдо – нарезанные кружочками огурцы на тарелках и йогурт в плошках. Я села в плетеное кресло, а Шарлотта – в единственное мягкое. Гюрджи сидел на полу. Шарлотта была все в тех же брюках и в розовой футболке, обтянувшей свободно висящую грудь. Ногти на ногах были выкрашены под цвет футболки. Каждый раз, как Шарлотта брала кусок огурца, браслеты звякали о край тарелки. (Мы ели руками.) Гюрджи был в той же шапочке и в темно-красном халате из шелковистой материи. Из-под халата виднелись брюки. Халат был покрыт пятнами, которые сливались с узором.

После огурцов мы стали есть курицу, приготовленную с изюмом, в золотистых пряностях, и еще – хлеб из кислого теста и рис. Мне и Шарлотте выдали вилки, а Гюрджи подбирал рис хлебом. Я часто вспоминала тот ужин в последующие годы, когда такая манера непринужденно сидеть, непринужденно есть, и такие блюда, и даже такой стиль обстановки и царящий вокруг хаос стали в какой-то степени привычны и, более того, вошли в моду. Мои знакомые (и я сама тоже) побросали (на время) обеденные столы, наборы одинаковых бокалов и частично даже столовые приборы и стулья. Когда меня принимали в гостях в этом стиле или я сама пыталась принимать гостей, я всегда вспоминала о Шарлотте и Гюрджи – о жизни на грани истинной нищеты, о рискованной подлинности, отличавшей их от более поздних имитаций. Но в то время все это было мне в новинку; я восторгалась и вместе с тем робела. Я рассчитывала достойно пройти испытание экзотикой, но в то же время надеялась, что меня не будут очень уж сильно испытывать.

Скоро на свет выплыла Мэри Шелли. Я перечислила названия ее последних романов, и Шарлотта мечтательно повторила:

– Пер-кин Уор-бек. Это не он… не он выдавал себя за одного из двух маленьких принцев, которых убили в Тауэре?

Кроме нее, я не встречала ни одного человека – кроме профессиональных историков, причем специалистов по эпохе Тюдоров, – который бы это знал.

– Из этого вышел бы фильм, – сказала она. – Верно ведь? Я вот всегда думаю о таких самозванцах – кем они себя считают на самом деле? Может, они искренне верят, что они – те, за кого себя выдают? А ведь правда, жизнь Мэри Шелли тоже как кино? Удивительно, что про нее до сих пор ничего не сняли. Кто из актрис подойдет на роль Мэри? Впрочем, нет. Давайте начнем с Гарриет. Кто будет играть Гарриет?