Третий круг рая - Марина Владимировна Болдова

Зулича не оправдываю, нет! Но вы обе не понимаете, что такое – любимое дело! И как это тяжело, когда ты бессильно бьешься, чтобы продвинуться в научном мире…

«Вот о ком она сейчас? Только ли о Зуличе? – Я смотрела на умолкнувшую Тату. – Уверена, что думает о своей неудавшейся научной карьере, обвиняя отвергнутого пожилого ловеласа, председателя ученого совета. Жалеет, что не переспала с ним?»

– Давай все же закроем тему, Ляна. Попадет мне от твоей матери – разрушила светлый образ предков. Мало того что с биографией отца не все ладно…

– Ты о чем? – насторожилась я.

– Все! Не пытай меня больше! Иди лучше на кухню, тетке болезной бульончику налей! Сварила курочку-то? – Тата буквально выставила меня за дверь своей комнаты.

Глава 14

Если говорить честно, столь давние события ровным счетом ничего не изменили в моем психологическом состоянии – я не стала рвать на себе волосы, узнав, что являюсь внучкой предателя родины. Тем более, если бабушка добилась его реабилитации, он, получается, и не предатель вовсе. Мне не было стыдно за незнакомого мне деда Илью Зулича, за бабкины метания от одного мужика к другому, да и должностное преступление матери не казалось преступлением – ну, стащила папочку из архива (и как удалось-то?), на то были у нее веские причины. Кстати, папочка-то могла быть и не «родной», а умело подделанной матушкой для достоверности – чтобы Софья Марковна не устояла перед неопровержимостью доказательств и выложила всю историю как на духу. А вот документы должны были быть подлинниками. Либо очень хорошими копиями, сделать которые, впрочем, весьма проблематично. И все бумаги в данный момент находятся у того, кто избил Романа Егоровича Юдина и забрал содержимое папки. Треугольник обрел еще один угол – неизвестного, причастного к этому давнему делу. Настолько близко причастного, что до сих пор ему не нужно, чтобы бумаги были обнародованы. Зуличем управляли любовь к себе и тщеславие, Юдиным – любовь к Софье и верность службе, а что двигало им, лицом уже реальным, но пока безымянным? В одном я была уверена – он знал всех троих: и Зулича, и Юдина, и Софью Марковну. Единственное, что приходило в голову, – неизвестный тоже являлся сотрудником КГБ, осведомленным о сути дела и – внимание – прекрасно знающим поселок. «Я могу поговорить с Громовым! Хотя он младше и деда, и Юдина, но может помнить, кто еще был в их компании. Если, конечно, в семидесятых бывал на дачах», – подумала я, беря в руки телефон.

– Павел Андреевич, добрый день! Вы в городе? Очень хорошо. Мы могли бы встретиться? Да, устраивает. Через полчаса в сквере. До встречи.

Я посмотрела на часы: пятнадцать тридцать пять. «Ехать минут десять, успею бульончику с гренками заглотнуть», – решила я, двигаясь в сторону кухни.

Тостер выдал два подрумяненных квадратика хлеба, я же осилила лишь один, запив еще не успевшим остыть бульоном. Ела я, сидя на высоком табурете у окна и глядя во двор. Обычному требованию Таты – красиво сервированному столовому подносу – я предпочла вариант попроще: небрежно постеленную на широкий подоконник кружевную салфетку. Затылком я чувствовала взгляд Таты, но так и не обернулась – докладывать ей, куда я так тороплюсь, не собиралась. Это была моя мелкая месть за ее скрытность.

Тата, так и не задав ни одного вопроса, ушла к себе.

С Громовым мы не виделись больше года, хотя изредка созванивались. Обычно звонил он. Эти совсем не обязательные звонки с вопросами о здоровье я воспринимала как заботу – все-таки в моем дачном детстве «дяди Паши» было много: он с удовольствием возился с чужими детьми. Я же чаще всего звонила ему перед поездкой в поселок.

Только подъехав к скверу, я вспомнила, что именно здесь Павел Андреевич выгуливает свою таксу Тину, пожилую даму хороших кровей и в прошлом весьма плодовитую мамашу: потомством от нее Громов «награждал» всех желающих. Я заметила парочку издалека, от калитки – Тина, отпущенная на свободу, лежала на газоне, ее хозяин, сидя на скамье, читал газету.

При моем приближении Павел Андреевич сложил ее вчетверо (я успела прочесть название – «Правда»), сунул в пакет с логотипом частной пекарни и, поднявшись, слегка приобнял меня за плечи.

– Здравствуй, девочка. Прости старика, буду в маске с тобой общаться, опасаюсь слегка. Что бы ни говорили об этом вирусе, народ он косит. Что у тебя голосок-то такой встревоженный был, когда звонила? Случилось что? Ты присаживайся…

– Павел Андреевич, вы на даче давно были? – не стала я сразу озвучивать главный вопрос.

– Ты о смерти твоего гостя? Я понял… Следователь со мной с утра уже беседовал, не удивляйся, что я в курсе. А я и не знал, что ты кого-то поселила, не был с майских там – как дом открыл, проветрил, даже ночевать не остался.

– А мне казалось, вы наезжаете, но как-то не в то время, что я. Хотела вас с Егором Романовичем познакомить. – Я намеренно назвала то имя Юдина, каким тот представился. – Он, конечно, старше вас, но вдруг подружились бы. – Я внимательно смотрела на Громова, пытаясь уловить хоть какую-то реакцию.

– Увы, не до этого мне, Ляночка. Отец мой совсем плох, приближаемся к столетнему юбилею, телом-то крепок, но в полном маразме. Болезнь Альцгеймера у него развилась. Одного оставить надолго не могу, а соседка, что помогает, с ним не справляется. Вот, Тину выгуливаю только да по магазинам за продуктами. Прости, что жалуюсь по-стариковски, устал…

– А дети? Не помогают? – спросила я и задумалась: почему-то в моих воспоминаниях Громов присутствовал один.

– Так я и не женился ни разу, Ляночка. Не встретил такую, как… моя первая любовь. Ладно, не обо мне речь. Следователь сказал, гость твой от сердечного приступа скончался? Родственников-то у него нет? Чтобы было кому сообщить о кончине?

Я уже было открыла рот, чтобы поделиться радостью – не одинок мой гость, как оказалось, сын имеется, да еще такой… не бедный! Но тут мне стало вдруг реально плохо – боль обручем охватила голову, а по спине словно провели мокрой холодной тряпкой. Я глубоко вздохнула, покосившись на Громова – заметил ли?

– Я