Два шага на небеса - Андрей Дышев

– Простите, как ваша фамилия? – спросила она меня, окуная улыбку в вино.

– Нефедов, – отчетливо ответил я, глядя ей прямо в глаза. – Валерий Нефедов.

– Какая интересная фамилия! – покачала она головой. – Кажется, я где-то о ней слышала.

Эта дрянь вздумала издеваться надо мной!

– Может быть, – ответил я. – Моя фамилия весьма распространена на юге России, а о моих предках упоминается в записках летописца об отречении Мазепы от Петра Великого. А как вас зовут?

– Алина, – ответила «следовательша» и провела кончиком языка по кромке зубов.

– Красивое имя, – послал я надуманный комплимент. – Оно ассоциируется у меня с чем-то светлым, озорным, но весьма милым.

– Напрасно, – ответила Алина.

– Что напрасно?

– Ассоциируется с чем-то милым.

Седовласый мужчина ткнул меня кулаком в плечо. Наверное, у него была такая манера обращения, и я стал потихоньку к ней привыкать.

– Хорош болтать! – сказал он мне, протягивая мне визитку. – Возьми, пригодится.

Я поднес визитку к глазам. «Марычев Герман Владимирович, председатель ОД «Ветераны ВС за достойную жизнь», генерал-лейтенант запаса».

– А что такое «ОД»? – спросил я, засовывая визитку в нагрудный карман рубашки.

– Общественное движение, – объяснил генерал и, даже не пытаясь найти взглядом капитана, снова поднял руку и щелкнул пальцами. – Водка есть, Эдд? Водку неси! Ледяную! И две рюмки!

– Значит, вы политик? – спросила Стелла, намазывая на тонкий ломтик белого хлеба красную икру.

– В какой-то мере, – уклончиво ответил генерал.

– Мы теперь все политики, – выдал малопонятную мысль Мизин и издал короткий смешок. Увидев в руке Стеллы красивый бутерброд, он тоже потянулся к розочке с икрой.

Я таращил глаза на Стеллу. Она не могла этого не чувствовать, но старательно избегала встречаться со мной взглядом. Воспользовавшись паузой в разговоре, я сказал ей:

– Вы здорово напугали меня той ночью.

Стелла лишь на мгновение подняла на меня глаза и тотчас опустила.

– Пардон, – сказала она, не совсем естественно улыбаясь. – Когда я голосовала на шоссе, то не думала, что доставлю вам столько хлопот… Я гадко себя чувствовала, поверьте! Но доктор Челеш сделал чудо, и моя болезнь растаяла, как облачко в небе. Пшик – и нету!

– Худа без добра не бывает, – охотно поддержал я ее оптимизм, откровенно рассматривая мясистые, как у пловчихи, плечи девушки, на которых были лишь тонкие бретельки черного вечернего платья. – Болезнь изменила ваши планы, насколько я понимаю, в лучшую сторону.

Виктор сдержанно поклонился мне, принимая тонкий комплимент в свой адрес.

– Лучше не бывает! – не преминула вставить госпожа Дамира. – Если бы эта болезнь, помимо изменений в планы леди, добавила бы и денег моему сыну, то я бы пожелала Виктору побольше таких очаровательных клиентов.

– Мама! – сквозь зубы произнес врач. – Мне стыдно за вас!

В отличие от своего нового друга Стелле вовсе не было стыдно. Она неожиданно легко и весело улыбнулась мне, словно призывала не принимать близко к сердцу милую семейную перебранку, виновницей которой была она, сама наполнила свой бокал шампанским и громко сказала:

– Господа! Позвольте сказать тост!

Мизин вскинул вверх кулак, потряс им у себя над головой и сказал «Вауу!». Госпожа Дамира очень выразительно прикрыла глаза, покачала головой и опустила на свой бокал ладонь. Генерал демонстративно проигнорировал предложение Стеллы, повернулся вместе со стулом ко мне, заслонив крупной головой Алину, взялся за графин с водкой и спросил:

– Ты как, в отпуск? Кем работаешь? Челночишь, наверное?

Я изобразил на лице неопределенное выражение, которое можно было растолковать как угодно, но генерала оно вполне устроило.

– Поехали, потом поговорим! – сказал он, хотя я не произнес ни слова, и опрокинул рюмку над широко раскрытым ртом.

– С появлением за нашим столом господина Нефедова, – начала тост Стелла, – количество мужчин из числа пассажиров стало преобладать над количеством женщин. Паритет нарушен! (Мизин снова сказал «Ваууу!», госпожа Дамира принялась полировать платком нос, Виктор уставился в тарелку, крепко сжимая в руках нож и вилку.) В связи с этим мне бы хотелось, чтобы здесь, на яхте, на этом островке любви и взаимопонимания, женщины соответствовали своему, определенному природой имиджу, а мужчины – своему.

– Браво! – крикнул Мизин, встал из-за стола и понес бокал к Алине, перед которой он надеялся регулярно демонстрировать свой имидж. – За любовь!

Генерал закусил водку маслинкой, скривил лицо, швырнул косточку в рюмку и недовольно буркнул: «Пересолены!» Виктор глянул на профиль Стеллы влюбленными глазами, поднял свой бокал и потянулся к девушке, но с первого раза промахнулся: Стелла чокнулась сначала с Алиной.

– А что ж вы не пьете, господин Нефедов? – спросила Алина, нарочно протягивая звук «ф», словно хотела сказать: можешь вешать лапшу на уши кому угодно, но только не мне. – Такой прекрасный тост!

– Прекрасный, – вполголоса согласился я. – Но он третий по счету. На войне я привык поднимать третий тост за погибших друзей и пить не чокаясь.

– Эдд! – Генерал, ковыряясь заточенной палочкой в зубах, позвал капитана. – Принеси мне кофе. Двойной. Дабл! Понял?

Я смотрел, как меняется выражение на лице Алины. Намек был более чем конкретным.

– Ну-ну, – ответила она, опуская бокал на стол и не сводя с меня прекрасных глаз. – Пейте свой третий тост. Только не подавитесь.

– Не подавлюсь, – заверил я, улыбнувшись.

Под столом кто-то наступил мне на ногу. В это время я уже поднес бокал к губам, и он помешал мне увидеть глаза сидящих напротив Стеллы, Виктора и его матери.

Капитан, исчерпав лимит, отведенный его самолюбием на роль прислуги, незаметно удалился в рубку. Двойной кофе генералу принесла Лора.

Еще некоторое время я молча жевал холодную телятину с хреном и кидал вопросительные взгляды на врача, его мать и спутницу, сидящих напротив, но никто из них даже призрачным намеком не высказал желания пойти со мной на контакт. Я почувствовал, что на сегодня впечатлений достаточно. Мне надо было побыть наедине и подумать над тем, что я видел и слышал. Но самое главное: автору письма, этой неуловимой А., надо было дать понять, что я готов принять ее у себя, и потому ушел из-за стола не по-английски, а по-русски.

– Прошу прощения, господа и дамы, – сказал я, с шумом отодвигая стул и поднимаясь. – У меня сегодня был очень тяжелый день. С вашего позволения я оставлю вас и уединюсь в своей каюте.

– Сделайте милость, – едва слышно процедила госпожа Дамира, закуривая сигарету, вставленную в длинный тонкий мундштук.