Чужая путеводная звезда - Людмила Мартова

— Но у нее и вправду роман, — воскликнула Марьяна. — Я же сама слышала, как она разговаривала с кем-то на палубе. Теперь я понимаю, что она увидела Беседина и испугалась, что ее любимому человеку угрожает опасность. И потом она с кем-то разговаривала по телефону в Неаполе. И в Палермо… Она же была в гостинице с мужчиной. Мы с вами ее видели.

— Господин капитан, то есть Олег, — поправилась Галина Анатольевна, — простите мне мою нескромность, но вы уверены в том, что Полина здесь, на яхте, оказалась не из-за вас?

Веденеев от изумления подавился воздухом.

— Конечно, нет, — воскликнул он и даже руками замахал, словно ужасаясь подобному предположению. — Я до дня отплытия никогда в жизни ее не видел.

— Артема и Григория Петровича я вычеркиваю. Остаются Китов, Марк и четыре ваших товарища.

От предположения, что кто-то из его команды имеет отношение к происходящему на «Посейдоне», Олег скривился так, как будто у него разом заболели все зубы.

— Давайте сделаем так, — мрачно сказал он. — Я поговорю со своими парнями, вы, Марьяна, с Полиной, а вы, многоуважаемая, с Бесединым. Я думаю, что вы — единственный человек на корабле, которого он не пошлет открытым текстом за неудобные вопросы. Я убежден, что ни он, ни Полина не имеют отношения к убийству, но нам нужно понимать, что между ними происходит.

Провожая дам из каюты, Веденеев заметил Артема Репнина, тащившего по коридору два тяжелых чемодана.

— Вы все забрали? — уточнил Олег. — Я могу запереть каюту, где лежит ваша жена?

— Да, — глухо ответил Репнин. — Вы знаете, может быть, я выгляжу как идиот, но я до сих пор не верю, что ее больше нет.

— Приношу свои соболезнования. — Веденеев учтиво склонил голову, хотя стоящий перед ним мужик не вызывал в нем ничего, кроме омерзения. Интересно, убийца он или нет?

Не зная ответа на этот вопрос, Олег сухо кивнул и поднялся на главную палубу, чтобы запереть дверь, за которой лежало тело Маргариты. Ключ торчал в замочной скважине, однако, повинуясь какому-то инстинкту, Олег все-таки толкнул дверь и заглянул внутрь. В полумраке комнаты мало что изменилось, лишь разбросанные до этого вещи исчезли с пола, стульев и даже прикроватного столика.

Сердце пропустило удар, Олег одним прыжком преодолел расстояние от двери до кровати и, не веря собственным глазам, уставился на столик, где полчаса назад он оставил бокал с недопитым горьким коктейлем. Сейчас никакого бокала на нем не было.

Полупустой бокал с плещущейся на дне янтарной жидкостью стоял на столе, и Аркадий Беседин смотрел на него с отвращением. Пить не хотелось. Есть, впрочем, не хотелось тоже, как, по большому счету, и жить. Беседину было тошно. Так тошно, что хоть за борт прыгай. Но он точно знал, что не прыгнет, а будет терпеть окутавший голову тошнотный туман в надежде, что он когда-нибудь кончится.

Если бы еще полгода назад кто-то сказал ему, жесткой, циничной и прагматичной «акуле бизнеса», что он может оказаться в подобном положении, Аркадий бы посмотрел на этого человека, как на больного. Даже смеяться бы не стал. Грех это — смеяться над убогими.

И тем не менее он, почти пятидесятилетний мужик, успешно отстроивший несколько бизнес-империй и съевший на завтрак несколько сотен конкурентов, вместе с костями съевший, взял и влюбился в двадцатилетнюю девчонку, а теперь страдает оттого, что она его бросила.

Он снова покосился на бокал и скривился, как от зубной боли. Терзавшая его мука не снималась никаким количеством виски, это он уже понял за тот невыносимый месяц, на протяжении которого возвращался вечерами в пустой дом, где не было ЕЕ, бродил как неприкаянный по притихшим комнатам, открывал шкафы, где все еще висели подаренные им вещи (она не взяла с собой ни один из его подарков), зарывался в них лицом, стремясь поймать хотя бы запах, и пил, пил, пил, хотя уже знал, что алкоголь не дарует забвения.

Полина Сергиенко, студентка факультета иностранных языков и регионоведения МГУ, прошлым летом пришла в «контору», как Беседин называл свое офисное здание в историческом особняке в центре Москвы, чтобы встретиться с подружкой, работавшей у Аркадия кем-то вроде второго секретаря и, по совместительству, переводчиком с французского. По-английски он свободно изъяснялся сам, но иногда уважение к зарубежным партнерам требовало дипломатических хитростей, и тогда в ход шел французский.

Во время обеденного перерыва девушки мило щебетали в офисном кафе, и ничего бы не случилось, если бы подружка не забыла свой сотовый на столе, а Беседину именно в этот момент не понадобилось срочно переговорить с Ксавье, старшим партнером фирмы, чей офис располагался на Елисейских Полях и под которую Аркадий подбивал клинья уже полгода. Напуганный санкциями против России, Ксавье «дул на воду», а потому разговаривать соглашался только через переводчика, то бишь при свидетелях.

Как бы то ни было, разговор был необходим до зарезу, бодро лопочущая по-французски секретарша, то ли Леночка, то ли Милочка (Беседин всегда путал имена своих секретарш), куда-то отлучилась, ее телефон бесстыдно звонил на столе в приемной. Аркадий сатанел, потому что терпеть не мог, когда какая-то непредвиденная ерунда срывала его планы, и тут судьба в лице его главной и верной секретарши Натальи, невозмутимой и спокойной, как залитое маслом море в бурю, сообщила про встречу в кафе.

Перепрыгивая через две ступеньки, Беседин помчался на первый этаж, произведя там некий фурор, поскольку в кафе не заходил никогда, дабы не смущать подчиненных, высмотрел секретаршу (Леночку или все-таки Милочку) за столиком и, особо не влезая в нюансы, строгим голосом сообщил, что им необходимо срочно переговорить с Ксавье.

— Прямо здесь? — ангельским голосом спросила Леночка или Милочка, которая, наученная Натальей, шефа не боялась ни капельки, позволяя ему играть в сатрапа и самодура, когда ему в голову взбредала такая блажь.

— Да, прямо здесь, — рявкнул сатрап и самодур, понимая, что выглядит глупо.

Секретарша хихикнула, а вслед за ней рассмеялась и вторая девушка, сидящая за столиком. Беседин повернул голову и замер. Полина была красивой, очень красивой, и знала об этом. Ее красота не казалась вызывающей, она шла откуда-то изнутри, и Полина несла ее с горделивым достоинством человека, не привыкшего размениваться по мелочи. Уже много позже он узнал и оценил и цельность ее натуры, и совсем не девичий ум, и способность максимально отдаваться тому, что на данный момент захватывало ее целиком. Но в ту первую минуту Беседин отметил только то, что эта девушка удивительно похожа на его жену.

Тоже потом, позже он сформулировал для себя, что это сходство было не портретным, а каким-то иным, внутренним, глубинным. В жестах, мимике, повороте головы, плавном движении пальцев было то, что Аркадий когда-то давно так полюбил и что потерял, когда жена умерла. Он потратил на ее лечение целое состояние, но все деньги мира оказались бы бессильны перед особо агрессивной формой рака крови.