Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

Группа уже собиралась уходить от края каньона, когда сержант Бураков, о котором, при всеобщем возбуждении, диверсанты попросту забыли, несмело спросил:

— Так что теперь со мной? — и на всякий случай приблизился в Курбатову, чтобы находиться под его защитой.

— С тобой, сержант Бураков, как видишь, ничего. В отличие от полуроты красноармейцев, которых ты только что пустил под откос. Ты же — в полном здравии.

— Вы приказали, господин ротмистр, я и пустил, — как само собой разумеющееся объяснил пленный.

— Правильно мыслишь: приказы нужно выполнять. Кстати, господа офицеры, хочу представить вам: потомственный забайкальский казак Бураков, из раскуркуленного, расказаченного, репрессированного коммунистами казачьего рода.

— И после всего этого он преданно служит в Красной армии! — проворчал Кульчицкий.

— А разве в России сейчас существует какая-то другая армия? — возразил штабс-капитан Иволгин. — Кстати, в этой же армии служат тысячи военспецов, которые в свое время получали чины в царской армии, в частях Временного правительства Или Белой гвардии.

— Точно, есть такие, — поддержал его Бураков. — Какая армия есть нынче в России, такой и служил!. Не во вражеской же, в своей, русской… — Произнося эти слова, сержант даже не обратил внимания на то, как белые офицеры мрачнели и отводили взгляды. Получалось, что они-то как раз «прислуживают» сразу двум вражеским, по отношению к нынешней России, армиям — японской и германской. Да и сама армия атамана Семенова тоже предстает в роли вражеской. — По правде говоря, я даже мечтал стать офицером.

— И ты тоже в офицеры?! — снисходительно удивился Кульчицкий. — Скорее выбьешься в покойники.

— Это у меня с детства, — чтобы в офицеры, значится, выйти, как дед, который был сотником. Или, как брат его, который тоже в офицерах ходил, только в артиллерийских, — как ни в чем не бывало, продолжил свой рассказ Бураков. — Отец мой из казачьей части уволился уже в чине подхорунжего. За храбрость присвоили. Однако в Красной армии до офицера мне только потому и не дослужиться, что происхожу из офицерской, да, к тому же репрессированной семьи. В штабе мне так и сказали: «Происхождением не вышел. Хвали власть советскую уже хотя бы за то, что в сержанты выбиться позволила».

— О да мы и в самом деле офицерских кровей! — все еще пытался иронизировать Кульчицкий. Однако подполковник Реутов, как самый старший по чину, резко одернул его, напомнив, что офицерское происхождение сержанта — не повод для зубоскальства, этим имеет право гордиться солдат любой армии.

Наступило неловкое молчание, выход из которого нашел сам Курбатов.

— Подпоручик Тирбах, — сказал он, — верните сержанту его автомат и диск с патронами. Я принял решение отпустить сержанта под честное слово, что впредь он не будет стрелять в казаков армии Семенова. По возможности, не будет. Разве что в крайнем случае, исключительно в целях самозащиты, — внес он поправку в это условие, понимая, насколько зыбким будет выглядеть подобная клятва. — Даете вы такое слово казака, сына офицера, Бураков?

— Так точно, даю, — неуверенно произнес сержант, нервно посматривая то на одного, то на другого маньчжурского стрелка: уж не розыгрыш ли это?!

— Подпоручик Тирбах, автомат сержанту.

Все так же недоверчиво, нервно посматривая на офицеров, Бураков принял у барона свой автомат, отсоединил пустой и присоединил полный диск и, передернув затвор, начал пятиться, пока не приблизился к кустарнику.

— Напрасно, ротмистр, — проворчал Кульчицкий. — На первом же допросе этот сержант выложит все сведения о группе.

— Не так-то просто будет схватить его сейчас, — возразил Чолданов. — Судя по всему, он действительно из местных, забайкальских казаков, края эти знает. Но еще лучше он знает, что с ним сделают энкаведисты, если попадется им в руки и откроется, что диверсанты атамана Семенова, отпустили его, сына казачьего офицера.

Войдя в пространство между двумя кустами, Бураков вдруг остановился, словно решил, что эти жиденькие кустики способны защитить его. Сержант все еще был удивлен, что вслед ему не прозвучало ни единого выстрела, а главное, он вслушивался в слова Чолданова с таким вниманием, словно произнесены они были великим прорицателем.

— Не пойду я уже к красным, — вдруг произнес он. — Не резон мне туда. Как теперь сложится моя судьба, еще не знаю, но в часть не вернусь, это точно. Сразу же под трибунал отдадут. Лучше уж умереть в бою с коммунистами, как подобает истинному казаку.

Курбатов и подполковник Реутов переглянулись.

— Погоди, сержант, — произнес подполковник. — Есть к тебе разговор. Ротмистр Курбатов, атаман дал вам право присваивать офицерские чины, разве не так?

— Он действительно дал мне такое право.

— Предлагаю на нашем военном совете, решением офицерского собрания возвести сержанта Буракова в чин прапорщика.

— Не возражаю, — мгновенно отреагировал Курбатов. — Сержант Бураков, вы согласны принять чин прапорщика армии атамана Семенова, с тем, чтобы начать борьбу против коммунистического режима уже в чине офицера белой армии?

— Конечно, готов, — подался к нему сержант. — Я же мечтал стать офицером. Настоящим русским офицером.

— В таком случае наше офицерское собрание освобождает вас от присяга на верность власти безбожников-коммунистов и их армии и возводит вас в чин прапорщика.

Не ожидая реакции других офицеров, Курбатов извлек из планшетки один из «штабных листов», на каждом из которых стояла печать атамана Семенова. Выяснив имя и отчество сержанта, он издал приказ, которым властью, данной ему Верховным главнокомандующим генерал-лейтенантом Семеновым, присвоил унтер-офицеру белой армии Буракову Ивану Прокопьевичу чин прапорщика с зачислением его в состав диверсионной группы маньчжурских стрелков.

Лишь поставив под этим приказом свою подпись и передав его на подпись начальнику штаба группы подполковнику Реутову, ротмистр поинтересовался, есть ли кто-либо, кто выступал бы против такого решения. Подъесаул Кульчицкий был единственным, кто не пожал руку «нововозведенному» прапорщику, но даже он не осмелился протестовать против решения командира группы.

— А теперь слушайте приказ, прапорщик Бураков, — произнес Курбатов, выстроив группу. — Вам приказано создать партизанский отряд, который бы действовал в районе Заурской и окрестных с ней станиц. О том, что вы приступили к действию, завтра же будет сообщено по рации в штаб атамана Семенова. Я предложу атаману прислать сюда группу диверсантов, которые составят костяк вашего отряда. На краю Заурской, неподалеку от руин монастыря, живет одинокий старик, бывший монах. На связь с вами, скорее всего, выйдут через него. Мой радист предупредит об этом штаб атамана.

— А нельзя ли мне пойти с вами, господин ротмистр? — с надеждой спросил Бураков, принимая из рук Курбатова приказ о присвоении чина.