Семь ночей в постели повесы - Анна Кэмпбелл

– Миссис Бивен разожжет тебе камин.

– Не только сурово, но и жестоко. Надо быть совсем уж бессердечным, чтобы потревожить ее сон.

– У тебя же нет сердца.

Он едва сдержался, чтобы не признаться, что если оно и было, то уже перешло во владения Сидони. Завтра он, с благословения Люцифера, вернется к своему циничному, эгоистичному, отшельническому «я». Джозеф решительнее потянул ее за руку, и она поднялась, дрожа.

– Такие прелестные губки говорят такие нехорошие вещи.

И, не дав ей ответить, поцеловал ее.

Сидони застыла в его объятиях, прекрасная, изящная, неподатливая. Да вот только за эти дни он научился читать ее отклики. Она вкусила восторга, и он сделал ее открытой своим ласкам.

– Сдавайся, Сидони, – проворковал он у ее губ.

Она все еще оставалась безмолвной и холодной под его поцелуями. Он погладил волосы, шею, плечи, руки, намеренно избегая груди. Наконец у нее вырвался тихий вздох. Она содрогнулась всем телом, и расслабилась. Джозеф приготовился к новому сопротивлению, но ее руки обвили его шею, и она со вздохом обмякла в его объятиях.

Душа его торжествовала. Не давая возможности возразить, Джозеф подхватил ее на руки и отнес на кровать. Осторожно положил на шелковое покрывало и опустился на нее, пленив ее ноги своими.

Сидони нетерпеливо дергала его халат, и он стащил его, не переставая целовать ее губы, щеки, нос, грудь, шею. Она издала стон, когда ее ладони коснулись его обнаженной кожи. Провела по спине вверх и вниз, вверх и вниз. Нестерпимое желание погрузиться в ее глубины сводило Джозефа с ума. Он нетерпеливо отстранился и рванул платье. С удивительной легкостью оно разорвалось до талии. Полукорсет и тоненькая шемизетка почти ничего не скрывали.

Джозеф стал легонько покусывать губы Сидони, чтобы отвлечь ее, и потому, что никак не мог насытиться ее вкусом. Нетерпение подстегивало его. Он не задержался, чтобы посмаковать, насладиться в полной мере, хотя удовольствие разливалось по нему от каждого прикосновения, каждого прерывистого стона.

Джозеф проложил дорожку поцелуев вниз по шее, между тем как пальцы спустились ниже. И все же он помедлил, прежде чем коснуться груди. Каждое мгновение этой интерлюдии было наполнено важностью. Он не мог описать чувство, даже если бы захотел. Она обхватила его руками за ягодицы, вонзившись пальцами в плоть сквозь тонкие брюки. Он закрыл глаза, моля небеса о выдержке, о том, чтобы мастерство не изменило ему, а позволило доставить ей наслаждение и у него хватило сил пережить следующий час.

Когда наконец его ладонь накрыла грудь, она застонала. Он нежно покатал сосок. Сидони выгнула спину, прижалась к его возбужденной плоти – перед глазами у него поплыли красные круги. Она простонала его имя, и звук этот был чудеснее любой музыки.

Джозеф пленил второй сосок губами, и в тот же миг чувства его потонули в сладости Сидони. Она всхлипнула и прогнулась. Ладонь его пробралась к мягким завиткам на лобке. Сердце победоносно застучало. Огненная тьма застила глаза. А потом эта пелена взорвалась светом – его пальцы скользнули между ног. Она застонала от наслаждения в теплую кожу его плеча.

Один палец осторожно вошел внутрь. Она оказалась скользкой и горячей, но еще не готовой, несмотря на прерывистое дыхание и то, как руки сжали его, когда он вторгся в ее тело. Он добавил второй палец, двигаясь вперед и назад. Поцеловал ее снова, вкусив отчаяния, и погладил большим пальцем сладкий бугорок.

Сидони дернулась и вскрикнула. Святые угодники! Сколько же в ней чувственности. Она уже приближается к пику, а он ведь только-только начал. Джозеф поцеловал ее крепче, между тем как палец его описывал круги и дразнил. Она напряглась, и жар омыл его пальцы, а плоть конвульсивно сжалась.

Он никогда не забудет это зрелище: Сидони, впервые пересекающая порог наслаждения. Если не считать двух алых пятен на скулах, она была бледна. Губы покраснели и распухли от поцелуев. Пышная грудь дрожала, соски заострились. Когда-нибудь в старости он улыбнется, вспомнив, как, держа Сидони в объятиях, показал ей дорогу к блаженству.

Ему хотелось прочесть ей стихи. Хотелось сказать, что значит этот момент. Хотелось…

Но он всего лишь человек, и то, что у него вырвалось, прозвучало как бессмысленная лесть распутника, хотя сказал он это от чистого сердца:

– Ты так прекрасна.

Его слова рассеяли чары интимности. Ужас прогнал восторг с ее лица, а тело выпрямилось и одеревенело.

– Пусти меня, – с надрывом проговорила она, толкнув его плечи.

– Сидони…

Но она уже не слышала его. Попытки оттолкнуть его стали неистовыми.

– Пусти меня! Сейчас же!

Он услышал зарождение истерики и немедленно отодвинулся в сторону, хотя она продолжала колотить его по плечам.

– Это не… – Он смолк, не зная, что сказать.

Это не важно? Но беда в том, что это было важно. Важнее, чем все остальное в его презренной жизни.

Она неуклюже отползла, подтянула колени и прижалась к изголовью, словно ждала, что он прыгнет на нее. Потом дрожащими руками стянула на груди разорванное платье.

– Ты воспользовался мной. – В голосе ее звучала ненависть. Даже в первую ночь не говорила она с ним с такой злостью.

– Сидони. Прошу тебя… – Дар красноречия покинул его.

Скатившись с кровати в надежде, что физическая дистанция успокоит ее, Джозеф протянул к ней руку. Она отдернулась, как будто избегая удара.

– Какая же я дура… – сказала Сидони надломленно, а потом проделала огромную дыру у него в сердце, когда вытерла глаза дрожащими руками.

Дьявол и преисподняя! Она плачет. Он почувствовал себя самой подлой тварью, которая когда-либо попирала эту землю.

– Нет, ты не дура, – отозвался Джозеф, хоть сердце его и сжалось от мучительного стыда.

В попытке успокоить он осмелился дотронуться до ее руки. И это тоже было ошибкой.

Она отшатнулась и сползла с кровати. Тяжело дыша, словно пробежала милю, встала посреди комнаты. Сидони выглядела юной, испуганной и душераздирающе ранимой. Совсем не та сирена, которая всего минуту назад познала райское блаженство. Зеркала отражали женщину с глазами огромными и темными, как синяки. Женщину, которая держалась гордо, даже несмотря на то что рот кривился от унижения.

– Bella, – Джозеф шагнул ближе, хоть здравый смысл и говорил ему, что она воспримет любое приближение как угрозу.

– Не заговаривай мне зубы.

– Я не хотел тебя расстроить. – Он превратился в неуклюжего, лепечущего дурня, не имеющего представления, какой вред нанес.

Ну почему она не может быть покладистой? Впрочем, в этом случае она не была бы Сидони Форсайт, а он быстро пришел к выводу, что Сидони Форсайт – единственная женщина, которая нужна ему.

– Нет, ты вознамерился соблазнить меня до того, как я сообразила, что ты задумал, – мрачно сказала она.