Поскольку я живу - Марина Светлая

- Привет, - нехотя проговорила Полина в трубку, понимая, что сейчас у него разгар рабочего дня, и просто так названивать почти без перерыва он бы не стал.

- У Лёни температура тридцать девять и рвота. Мы в клинике, - раздраженно отчеканил Штофель без какого бы то ни было приветствия. – И спасибо, что ответила.

- Я на работе, - оправдываясь, вздохнула Полька.

- Я тоже был на работе, когда мне позвонила Елена Петровна. У меня шло совещание. Я сорвался в больницу, оставив полтора десятка людей подвешенными в воздухе. Померимся, у кого работа важнее? Или кому не насрать на ребенка?

- Ты выиграл, - она отставила в сторону кофе и села ровно, как за роялем. Домашний уют закончился. – Что врачи говорят?

- Пока ничего не говорят, - Штофель явно пытался успокоиться и перевести дыхание. Ему недавно исполнилось тридцать восемь. Он был помешан на своем ребенке. И чего уж скрывать – на его матери. Далее голос зазвучал ровнее, хотя и взволнованно: - Мы устроились в палате. Елена Петровна останется на ночь с ним. Забора анализов пока не было, ему сразу укололи противорвотное. Он бледный совсем.

- Стас, не накручивай себя раньше времени. Выяснят. Все будет нормально.

В это самое время Мирош, традиционно оседлавший колонку, резко поднял голову от своих каракулей и скользнул взглядом по Полине. Потом снова опустил глаза и выкрикнул: «Влад, мысль есть!»

В трубке, между тем, продолжал говорить Штофель:

- Я не накручиваю. Скорее всего, это какая-нибудь банальная кишечная инфекция, но хорошего все равно мало. Обезвоживание. Да и вообще… Ладно, извини, пришла сестра анализы брать. Я буду держать тебя в курсе.

- Да, конечно. Только, пожалуйста, не впадай в панику, если я не отвечаю. Моя никчемная работа не всегда позволяет.

- Тогда, может быть, ты меня наберешь, когда сможешь, дорогой мой министр?

- Перестань. Я лишь попыталась объяснить.

- Я понял. Я серьезно. Когда можешь звонить – звони, - последнее предложение отзвучало с нажимом.

- Ты тоже звони, ладно?

- Штофель, заканчивай! – раздался от стойки с микрофоном «дружелюбный» рык солнцеликого фронтмена.

- Риты все равно еще нет, - глухо буркнула Полина, покидая свою несостоявшуюся нору.

Мирош мотнул головой, взглянув на нее. И теперь уже ровно проговорил:

- Не будем терять времени. Прогоним место с твоим соло.

Спорить было бессмысленно. Полька снова оказалась за роялем. Заставила себя сосредоточиться, но играла скорее как робот, чем как живой человек. Совершенно бездумно, выбитая из колеи Стасом. Ее «звони», что и следовало ожидать, он воспринял слишком буквально. Экран телефона, который она устроила рядом с собой, то и дело озарялся входящим звонком.

Пользуясь каждой возникающей паузой, Полина перезванивала и слушала короткими, но подробными рассказами, что взяли анализы, поставили капельницу, велели поить. Чуть позже Стас сообщил, что температура спала, и Лёня уснул под капельницей. Голос его все еще звучал взволнованно, хоть он и старался это скрыть.

Возвращаясь к работе, Полина подумала, что можно все же съездить в Одессу. Наверное, даже нужно. До Берлина несколько дней. Перед вылетом – два выходных. Она бы ненадолго. И прилетела бы сама чуть позже – это же ничего?

И снова загорался экран, и она шептала в трубку, вслушиваясь в ответные слова. Так, словно их разговор сегодня и не прерывался, растягиваясь в бесконечность.

Уже под вечер, когда Полина точно знала, что в ближайшие минут двадцать, а то и тридцать не понадобиться, вышла из студии с тем, чтобы снова набрать Штофеля, спокойно поговорить и узнать все последние новости.

- Ну, в общем, все не так плохо, - с некоторым облегчением сообщил ей Стас, - анализы терпимые, банальный гастроэнтероколит. Понятия не имею, что Лёнька съел, но желудок это не принял. Уже мультфильмы смотрит и играет с Еленой Петровной. Он, оказывается, терпеливый. Целый день под капельницей, а медсестрам катетером хвастается, представляешь?

- Наверное, не представляю, - улыбнулась Полина. – Я больниц всегда боялась.

- Я знаю, Поль. Помню, - ответил он, и голос его звучал тепло. Когда она лежала в роддоме – естественно, в Штатах, где Стас тогда плотно работал и куда приволок ее рожать, кажется, не было ни дня, чтобы он оставил ее без своего внимания. И даже если не мог навестить, старался урвать время хотя бы для скайпа. Потому что она боялась больниц.

- В клинике надолго оставляют? – быстро спросила она, прогоняя прочь воспоминания.

- На пару дней точно. Говорят, если забрать сейчас, организм сам не справится, надо еще капать… Поль, он к тебе хочет.

- Стас… - Полина прижалась лбом к стене и прикрыла глаза. Был ли выход из ее собственной бесконечности? – Я не могу сейчас. У меня сольники в филармонии… и проект новый. Я сплю урывками.

В трубке на мгновение повисла пауза. Но мгновение это было кратким, как всякая передышка, которую ей позволяли окружающие.

- Ну да, я как-то забыл, что у тебя в твоем графике никогда нет времени повидать Лёньку.

- Стас…

- Это же я слушаю каждый день восторги, что у него мать – фея из пианино. Его термин, Поля! Он придумал! У него все есть, понимаешь? Я все ему даю! Но я – не ты. Я не могу заменить ему тебя. И потому самого важного у него не будет никогда.

- Ну объясни сыну, что его мать не фея, а злая ведьма, - проговорила Полина, по-прежнему опираясь о стену.

- Ключевое в этом предложении – мать. Я жалею о том, что сделал при разводе. Слышишь? Ладно я… к нему – вернись.

- Так всем будет только хуже.

- Да куда уж хуже, - медленно ответил Стас, и она почти видела, как он растирает лоб в вечном жесте усталости и сомнений. – Ладно. Я все понял. Позвоню потом.

- Да, хорошо, - она отлепилась, наконец, от стены и открыла глаза. Ничего не изменилось. В трубке – Стас. За стеной – Мирош. Один хочет от нее всего, другой ничего. И никого не волнует, чего хочет она сама. Полина вздохнула. – Ты… ты передай Лёне привет.

- Вечером сама передашь, когда будешь дома. Поговорите по телефону. И только попробуй… только попробуй, я ему сейчас скажу, что ты позвонишь, - процедил он. – Пока, Полина.

Стас сбросил вызов, а она повернулась, чтобы войти обратно в студию, вряд ли понимая, что там сейчас происходит, но представляя со смешанными чувствами предстоящий вечерний разговор, от которого не отвертеться. И зря. Потому что не успела толкнуть дверь в зал, как та распахнулась, и перед ней оказался Мирош – бледный, взъерошенный и злой.

Несколько секунд он молча буравил ее взглядом, в котором легко угадывалось такое бешенство, какого она никогда в нем не подозревала. А потом, видимо, взяв себя в руки, он ядовито процедил: