Зеркало моды - Сесил Битон

Шанель не только придумала хитроумные способы омолодить представительниц прекрасного пола на двадцать лет, она научила их выглядеть одновременно роскошно и неброско. Он одевала их в плисовые рабочие куртки, а на голову водружала индейский головной убор, или ограничивалась обычным войлочным пальто, подбитым – это замечали, только когда дама разоблачалась, – собольим мехом. Шанель ввела в обиход материалы бежево-песочного цвета, какой прежде ассоциировался разве что с мужскими кальсонами.

Образ от Шанель первой из актрис примерила звезда Бродвея Ина Клер, причем трактовала она его в своем, более женственном, ключе. Если прежде актриса перед зрителем представала исключительно в сценическом костюме, то Ина Клер начала играть в обычной одежде. В салонной пьесе ее нарядами были бежевые платья из хлопчатобумажной фланели и дамский костюм-двойка из вельветина; вскоре после этого актрисам полюбились наряды от Эдварда Молинё.

Фантазия Шанель основывалась на жестких принципах, но они ее не загоняли в рамки. Она считала, что мода существует не для одного человека и не для группы людей; если мода не охватывает массы, считала она, то это уже не мода. Сама она не раз становилась законодательницей таких мод, хотя для нас ее личный вклад и новаторство не всегда очевидны. Так, благодаря ей стали популярны большие очки в роговой оправе; она же придумала туфли без задников, облегающие, по фигуре, кружевные платья, платья вечерние, подол которых заканчивался на уровне щиколотки (она сочла, что более длинный подол будет пачкаться), укороченные женские брюки и многое другое, что по прошествии двадцати и более лет носят и будут носить еще долго. Секрет долговечности придуманных ею фасонов – в их практичности: любой элемент у нее – плод математического расчета, всё, что не имело особого смысла, она отвергала. Так, все пуговицы у нее были пришиты ладно, и карманы располагались так, чтобы удобно было сунуть в них руки.

Шанель, 1953 год

Будучи модельером, Шанель никогда не гнушалась взять в руки иголку и нитку, принималась сама кроить, примерять, набрасывать эскизы шляп. Манекенщиц она наставляла со строгостью и любовью, как делали Петипа или Баланчин: учила их ходить на мысках, выставив вперед бедра. Жан Кокто однажды писал о манекенщицах из модного дома Проспера Шерюи, которых также специально готовили к показам: «Люди не раз слышали, как Шерюи кричит на все свое шикарное ателье, где стены выкрашены в красный цвет и украшены золотом: “Дамы!! Живот вперед! Не втягивать, выпячивать, выпячивать!..”»

Габриэль Шанель, как и ее наряды, состояла из противоречий: в ней сочетались мужская твердость и упорство и одновременно очень тонкое женское начало. В отношении женщин безусловно преобладало второе: дамы, с ее точки зрения, должны были быть милыми, простыми и естественными; Шанель видела, что молодое поколение уже недостаточно романтично, и это ее очень расстраивало. Все притворное и ненатуральное вызывало в ней негодование; она выступала за то, чтобы не закрашивать седину, если женщину наградила ею природа, и это ее убеждение имело неожиданные последствия: ее поклонницы принялись при помощи пудры имитировать преждевременно поседевшие пряди. Мужские занятия наводили на нее скуку. Однажды Кокто сказал ей, что у нее совершенно мужской образ мыслей, Шанель пришла в ярость и в знак протеста взяла детскую ленту и повязала бантом на голове, положив начало еще одному модному веянию.

Притом что платья от Шанель выглядели аскетически, сама она себе не отказывала ни в каких материальных или духовных наслаждениях. Она дружила со светскими снобами и поэтами. Интерьер ее дома в стиле ампир изобиловал позолотой и ярко-красной замшей, в комнатах стояли золотые столики в духе французского рококо, китайские лаковые ширмы, горный хрусталь и вдобавок к этому – черные розы в огромных количествах.

Она обожала украшения, но настаивала, что носить их следует без малейшего почтения, надевать исключительно для красоты или ради забавы, но ни в коем случае не потому, что они дорого стоят. К повседневному своему наряду она подбирала множество украшений; вечером же, к парадному платью, надевала разве что один-единственный браслет. Свои украшения Габриэль придумывала на основе имеющейся у нее роскошной коллекции камней – превосходных изумрудов, рубинов, жемчуга и бриллиантов.

Какая же она была на самом деле? Клиенты знали о ней немного: она не имела привычки встречаться с ними лично и вообще редко видела уже готовые вещи. Личного в своей работе она избегала; ее ателье на улице Камбон было завалено заготовками платьев и причудливых беретов «на пробу». При взгляде на нее никогда нельзя было точно сказать, сколько ей лет. Темноволосая, загорелая, скуластая, вздернутый нос с широкими ноздрями (она признавала, что они у нее «как туннели»), блестящие, как бриллиантовые пуговицы, черные глаза, рот – словно «глубокая вытачка». Кожа у нее на руках была нежной, белой, лоснящейся, но этими могучими руками она могла подковать коня. Ногти на руках не красила, зато всегда делала красивый педикюр, объясняя это тем, что ноги – часть тела, более всего изнуренная работой, а потому они требуют более тщательного ухода. Ее тощее тело было как каркас, на который она могла шить одежду в полном соответствии с провозглашенными ею постулатами, часто фантазируя и импровизируя. Однажды на яхте герцога Вестминстерского ей стало зябко, и она набросила на плечи синий мужской пиджак. Эта мода потом продержалась целое поколение. В 30-е годы появилась фотография, где она в курортном городе Антибе позирует в матросских брюках и тельняшке, на шее бусы, на голове берет; этот фасон выглядит не менее свежо, чем все, что было придумано в последующие 20 лет. Во Франции, отправляясь на охоту, она выглядела очень ухоженной, однако не преминула нарушить правила: вопреки собственным привычкам она надела весь свой жемчуг.

Изречения, произнесенные Шанель в частном разговоре, сегодня превратились в постулаты, которыми модельеры продолжают руководствоваться. Ей никогда не изменяло чувство цвета; основными для нее были черный – его она считала самым элегантным – и белый. Что до ярких цветов, то их она старалась избегать, мирилась с ними разве что в резком, сдерживающем контрасте с темными. Пастельные тона, говорила она, идут только рыжеволосым. В истории высокой моды XX столетия, пожалуй, не было столь же влиятельной личности. Предложи она свои нововведения одним-двумя десятилетиями раньше, они бы явно противоречили духу эпохи и оказались невостребованными. Все-таки великому кутюрье, чтобы состояться, одного таланта мало: модельер должен обладать абсолютной, непререкаемой властью, суметь навязать свой взгляд на потребности эпохи самой этой эпохе, чтобы то, что годом раньше решительно отвергалось обществом, вдруг стало ему необходимо. Гений способен диктовать обществу, в чем именно оно нуждается, но чтобы гения признали хотя бы современники, его идеи непременно должны отражать уже бродящие в обществе идеи. Сегодня Шанель по большей части отошла от дел; в помещениях на улице Камбон, устланных бежевыми коврами и увешанных огромными зеркалами, теперь продаются знаменитые духи, носящие ее имя; на верхнем этаже по-прежнему располагается квартира, где обитает сама Шанель; обыкновенно одетая в аккуратный синий костюмчик, опрятную блузку, увешанная драгоценными украшениями, она сидит в окружении китайских ширм, белых столиков и хрустальных глыб. Она по-прежнему жизнерадостна, все так же любит роскошные вещи – плоды былой славы. С одной стороны, Шанель всегда любила повторять, что наряды не становятся модными дважды – они превращаются в исторические костюмы. С другой стороны, у придуманных ею нарядов – удивительная, редкая судьба. Надо отдать должное ее потрясающему прагматизму: все предложенные ею новшества пережили время; идеи, когда-то брошенные ею на благодатную почву, каждый сезон прорастают новыми цветами у других, куда менее даровитых дизайнеров, перекроенные, переделанные, но безошибочно узнаваемые.