За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Трейси Киддер

Чтобы не навлечь неприятностей на пострадавшую семью, Фармер дал мужу пациентки псевдоним – Шушу Луи. Позже он узнал кое-что о предыстории. Как-то раз Шушу ехал по Центральному плато на маршрутном грузовичке и обронил едкое замечание по поводу состояния дороги. В той же машине ехал солдат в штатском, который услышал pwen (шпильку) Шушу и сделал вывод – вполне верный, – что перед ним противник хунты, сторонник Аристида. У следующего блокпоста в городке Домон солдаты и атташе (так назывались члены гражданских отрядов) выволокли Шушу из маршрутки, забрали в здание штаб-квартиры и избили. Потом отпустили, но его имя, естественно, занесли в черный список, составляемый региональным отделением государственной службы безопасности. На какое-то время Шушу залег на дно, но едва он попытался пробраться домой, тотчас угодил в объятия местного начальника госбезопасности и атташе. Они довели дело до конца и бросили Шушу на земляном полу хижины, где его и нашел Фармер.

Он сделал все что мог при помощи имеющихся с собой средств, но в данном случае и бригемская реанимация вряд ли что-то решила бы. Впоследствии Фармер составил протокол повреждений.

26 января Шушу, симпатичного молодого человека лет двадцати пяти, трудно было узнать. Его лицо утратило форму, распухло и было покрыто ранами, особенно пострадал левый висок. На правом тоже имелись шрамы, но явно от более старой травмы. Рот превратился в темный сгусток свернувшейся крови, за моменты агонии Шушу выкашлял ее больше литра. Ниже: странным образом опухшая шея, все горло в синяках – следы приклада. Грудь и бока сплошь покрыты ссадинами, несколько ребер сломаны. Гениталии изувечены.

Продолжалось описание так:

Это только спереди, а основная часть побоев предположительно наносилась сзади. Спину и бедра Шушу покрывали глубокие следы плетки. Ягодицы иссечены в фарш, практически освежеваны, так что видны ягодичные мышцы. Во многие раны, судя по всему, уже попала инфекция.

Люди, это сотворившие, вполне могли все еще маячить поблизости. Фармер не осмелился возвращаться тем же путем – пешком через плотину. Он позаимствовал у местного рыбака каноэ из выдолбленного ствола мангового дерева и переправился через озеро на веслах.

Фармер должен был обнародовать эту историю. Он связался с “Международной амнистией”, чтобы имя Шушу добавили в растущий список жертв хунты, и написал статью под названием “Смерть в Гаити”, которую газета The Boston Globe согласилась опубликовать под чужим именем.

Энциклопедическая память Фармера порой даже немного пугала его сокурсников, а потом и учеников. Но ничего загадочного в ней не было. “Я все привязываю к пациентам”, – поведал он мне однажды. Похоже, из пациентов у него складывалась не только хроника минувших событий, но и огромная мнемоническая конструкция, в которой отдельные лица и мелкие особенности (он помнил, к примеру, что пациент такой-то держал в палате такого-то игрушечного зверька) составляли своего рода указатель симптомов, патофизиологии и лечебных процедур для тысяч заболеваний. Проблема, разумеется, заключалась в том, что некоторых пациентов он помнил слишком уж хорошо. В последующие годы он не любил говорить о Шушу. При мне он выразился так: “Я принимаю все меры, чтобы о нем не думать”. К тому моменту Фармер успел неоднократно описать этот эпизод в статьях. А мне сказал просто: “Он умер в грязи”.

Офелия приезжала в Канжи во времена правления хунты, в начале 1990-х. Ночевала она в общей спальне над кухней. Однажды утром, когда она спустилась к завтраку, Пол как бы мимоходом сообщил, что ночью кто-то стоял под его окном, чиркая спичками.

В бурные годы после изгнания Дювалье Офелия нередко испытывала здесь нервное напряжение. Но сейчас было еще хуже. Когда на дорожных блокпостах их останавливали солдаты, Пол даже не утруждал себя вежливостью. В его маленькой комнатке за помещением клиники висел железный бойцовый петушок, символ Аристида. Он не прятал свои книги о Че Геваре, Кастро и так далее. “Какой будет ужас, если сюда заявятся с обыском”, – думала девушка. Ночами она лежала без сна, прислушиваясь к лаю собак, крикам петухов и барабанному бою среди холмов. Однажды ее разбудил свет движущихся фар, проникавший в комнату через оконные жалюзи. Наутро сотрудники рассказали, что ночью вокруг “Занми Ласанте” рыскали солдаты. “Центральное плато – очаг сопротивления, и отсюда не выбраться, кроме как по той дороге, и все знают, что тут у нас полно сторонников Аристида”, – подумала Офелия. Она спросила старшую кухарку, даму по прозвищу Железные Панталоны (так гаитяне называют практически любую сильную женщину):

– А если они придут, чтобы перебить нас?

– Будем защищаться до последнего вздоха, – ответствовала кухарка.

“Но чем? – терзалась про себя Офелия. – Кастрюльками, сковородками и кулером для воды?”

Пол продолжал чреватые неприятностями путешествия из Канжи в Бостон и обратно, да еще и сам себе увеличивал степень риска. Он попросил у Тома Уайта десять тысяч долларов, которые решил протащить контрабандой в Гаити и передать мирному подпольному сопротивлению. В машине, по дороге из дома Уайта на мысе Кейп-Код, Джим Ким предостерег друга:

– Великомученик Фармер никому не нужен. – И, стараясь смягчить тон, добавил: – Если дашь им себя прикончить, Пел, – убью.

Пол покраснел:

– Какого хрена ты от меня хочешь?!

Ему и раньше случалось кричать на Джима, но тот никогда еще не слышал, чтобы Пол так орал. А деньги в Гаити он все-таки провез.

Вернувшись в безопасный Бостон, Офелия не находила себе места от тревоги за Пола. Ей казалось, что в такой ярости он способен на что угодно. Что, если солдаты явятся в “Занми Ласанте” и попытаются арестовать кого-нибудь из его пациентов? Боже упаси.

Он и правда как будто все чаще забывал об осторожности. Пригласил в Гаити нескольких монахинь из католической организации Pax Christi, рассчитывая, что они помогут донести до народа злодеяния хунты. На блокпостах солдаты дважды обыскали и его, и монахинь. Один раз велели вылезти из джипа и провозгласить: “Да здравствует армия Гаити!”

– Не буду я этого говорить.

– Говори, а то хуже будет. – Солдаты подняли оружие.

– Ну ладно, – мягко согласился он.

В Канжи он спал одетым и обутым. Его комната выходила на участок, густо засаженный растительностью, – Фармер своими же руками его и озеленял. Он планировал, если нагрянут солдаты и атташе, выскочить в окно и спрятаться от света их фонариков среди деревьев и лиан. С нравственной точки зрения это будет оправданно, решил он. “Потому что придут они именно за мной”.

Потом как-то раз один вооруженный солдат пытался войти на территорию “Занми Ласанте”. Фармер вышел во двор, где, как обычно, толпились люди.

– Сюда нельзя с оружием, – сказал он солдату.

– А ты что за хрен, указываешь тут, чего мне нельзя?

– Я тот, кто станет лечить тебя, когда заболеешь, – ответил Фармер.