Крокодил - Марина Ахмедова

– И че ты с ним сделала? – подобралась Светка.

– Он как бы это… зацепился, а я ж всех тонкостей этих не знаю. Смотрю, что-то болтается. Я взяла бумажку – вот так вот оторвала… Потом когда уже в унитазе на него посмотрела – там ручки, ножки, зародыш, короче, такой. На котенка с ободранной кожей похожий. Потом бабушке рассказала, она говорит: «Ты хоть бы взяла, похоронила»…

– Салеева тоже своего мужа не хоронит, – сказала Светка.

– Не говори… – Анюта хлопнула ладошкой по столу и посмотрела на Светку, крутя головой, как будто не могла найти слов для Салеевой. – С покойником в одном доме жить – грех же. Когда мать-то умрет… – Анюта повысила голос и глянула в сторону комнаты, – может, тоже ее кремируем. Папа Петя говорит, сейчас места на кладбищах дорогие!

– Ты че, Ань, тише, она же все слышит… – прошептала Светка.

– А между прочим, – с укоризной сказала Анюта, – она сама все должна понимать. У нее уже четвертая стадия. Сколько ей осталось?

– А че ты сейчас у Бога ниче не просишь? – спросила Светка.

– А че мне просить? – сощурила глаза Аня. – У меня никаких желаний нет. Когда пойму, чего хочу, тогда попрошу. Я, может, только ребенка бы хотела, и Лешка очень хочет, только я знаю, что нормального уже не рожу.

– И че ты с ним будешь делать, если родишь? – Светка насторожилась и отставила чашку.

– Я знаю только одно… – по Анютиному лицу прошла легкая судорога. – Каким бы он теперь ни родился, я бы ни за что его не бросила.

Она снова посмотрела в сторону комнаты.

– А че ты у Бога не пйосишь йе-ебенка? Ноймального… – вдруг заела Светка.

– А мне, Свет, рассчитываться с Богом нечем, – жестко ответила Анюта. – У меня ничего нету. Даже шести рублей на новый шприц. Были б деньги, я б деньгами рассчиталась… У меня даже, знаешь, че… – Анюта подобрала ноги на табурете, – такая мысль была – дать объявление. Люди ж собираются на праздники. Может, кому-то надо салаты резать. А я ж готовить люблю больше всего, это – моя страсть. Просто люблю возиться с продуктами на кухне.

– У тебя ж медкнижки нет, – сказала Светка. – С такими ногами тебе никто не даст.

– Ну и вот… – вздохнула Анюта. – И выходит, что опять двадцать пять…

– Тебе еще нужен пакетик? – Светка достала пакетик из кружки за веревочку. – Не выбрасывать же…

– Давай, Лешка придет, ему заварю, – Анюта встала и поймала капающий пакетик в чистое блюдце.

Ваня огляделся. Потом посмотрел под ноги и вверх – на небо – через ветви дерева, под которым стоял. Небо было высоким, как всегда, и гоняло по себе слои белесых туч и атмосферной рвани, закрывающей звезды. Даже если никаких звезд нет, через толстые слои их отсутствие не разглядеть. А так как звезды на небе предполагались, то слои несли с собой сожаление о том, что они тут вместо звезд и такие непроглядные. Поэтому в таких городах, как Екатеринбург, им – нижним слоям – всегда выносят обвинительный приговор, даже если их вины нет.

Ветки, прочерчивающие небо темными жирными полосками, изменились с позавчерашнего дня, вернее, ночи. Ваня усмехнулся, словно странно ему было, что все так быстро растет. Местами темная гладкая кора веток натянулась под бугорками, которые почему-то в этом пустом дворе, с этими уходящими вглубь желтыми окнами, за которыми не жили, а прятались, под этим непроницаемым небом, казались инородными, внедрившимися под кору для того, чтоб разрушить. Вытянуть зеленую жизнь и оставить опустошенным, умершим почти. Ваня зло схватил ветку, наклонил ее к себе и расковырял там, где был бугорок.

Его ноготь, продрав коричневую пленку, провалился в нежные, рвущиеся при одном прикосновении пелены. Ваню передернуло, будто от отвращения. Он посмотрел на вскрытую почку. Даже в отдаленном свете затянутых занавесками окон видна была нежность пелен и их пока несовместимость с жизнью наружу. Ваня схватил ртом воздух, отдернул руку от ветки, и она прыгнула вверх, как будто убегая, но тут же вернулась и коснулась его виска. Ваня сжался, как сжимался на кухне, когда Яга поднесла к нему младенца. Глянул в небо. Ухмыльнулся: да, да, да. Сплюнул – сочно и далеко.

Он вышел из-под ветвей. Приблизился решительным шагом, какой бывает, когда ходят по дорожкам уже знакомым, к стене. Нащупал желоб и, уже не проверяя его на прочность, подтянулся. Поставил ногу на карниз, другую. Зацепился за решетку, подтянулся, схватился за карниз балкона. Повис, передвигаясь на руках к другому его концу, щупая ладонями холодный бетон, покрытый мелкими бугорками.

Наткнувшись на пакетик, торчащий из щели деревянной обивки, он запрокинул голову к небу. Там, в далекой темноте, прорывая острыми лучами атмосферные слои, сияла звезда. Ваня усмехнулся. Звезда пожелтела и двинулась – уходя вправо, скрылась ненадолго в белесых прожилках неба и полетела дальше по ровной траектории. Ваня сжал пакетик. Оперся ногами о брусья решетки. Еще раз бросил взгляд на небо – на звезду-самолет, уносящую из этого города сотню людей, слившихся в одну точку, размером не больше белой песчинки из пакетика в Ваниной руке. Он оскалился в высоту. Отпружинил ногами от брусьев, повис на одних руках, сжался перед прыжком.

Внизу раздался шорох. Тень легла на Ванину спину. Он обмяк еще до прыжка, руки выпустили карниз, Ваня упал на спину. Было слышно, как в ней что-то мокро хрустнуло, словно переломленная ветка.

Он хотел приподняться, застонал, его лицо сморщилось в гримасе боли. Повернул голову вбок, его зрачки расширись от боли, вытягивающей из радужки медовый цвет. Оскалившись, он прилип глазами к звезде и двигался за нею. Звезда, наконец, ушла, и ее место заняло вытянутое лицо Дмитрия. За его спиной стояли еще трое, но в угол Ваниного зрения они не попадали. Дмитрий улыбнулся молодыми ласковыми губами. Пнул Ваню в бок. Ваня зарычал.

– Принят, – сказал Дмитрий, подошвой ботинка наступая на Ванину ладонь.

– Ой-й… – захрипела Яга. – Ой-й-й… Я такую работу потеряла… Такую-ю… если б ты знал. У меня за сутки семь тысяч выходило. Три всегда было. Я все потеряла… Я норковую шапку потеряла… Это ты на меня сейчас не смотри… – Яга замотала головой. – Это я сейчас вся такая – чертиха ненакрашенная… Не смотри-и-и…

Сидя на диване, она навалилась на ручку коляски, приподняв задние колеса. Младенец приблизился к Яге. Он смотрел на нее.

– Мы ж у «Космоса» жили. Потом папа нас на Вторчермет перевез. Нет, чтоб квартиру возле «Космоса» оформить, сейчас сдавали бы, за деньги бы… Нет, взял нас привез на этот Вторчермет гребаный… Наркоманский… Вообще.

Младенец икнул. Потянул вперед руки с пальцами – бледными, разбухшими, словно он несколько месяцев лежал в воде. И словно теперь искал привычную воду вокруг себя. Слабыми кулаками он потер нос, пустил пузырь изо рта, лопнувший и прицепившийся нитью слюны к рукаву его распашонки.

– Цё ты, маненький! – тонко пропела Яга, и у нее сразу сперло дыхание, ее хрусткий голос сломался в горле. – А ты, маненький… Заслюнявился? Ягуша тебя вытрет. Ягуша тебя сейчас вытрет.

Краем пеленки она вытерла ему рот. Младенец сморщился недовольно.