Парамон и Аполлинария - Дина Калиновская

А баба Нюша подхватила сумку и что было духу уже бежала на площадь. Тимофей, молодец, сидел как сидел с Иваном, никуда, молодец, не делся. Она остановилась на мосту, передохнув, дождалась спокойного дыхания, чтобы не обнаружить перед монтером чрезмерную от него зависимость, и требовательно махнула к себе, как бы зачерпнула его рукой с площади.

— Тимофей Николаи-ич!

Тимка на всю площадь засиял необидчивой своей улыбкой, сразу встал и побежал к ней, бросив мрачно-мечтательного Ивана без извинений и объяснений.

«Ой, скотина недопоенная», — презрительно подумала бабка, когда он предстал перед ней — распахнутый, в розовой рубашке, в съехавшей на ухо шапке, сияющий, уже мысленно лелеющий в кулаке мятый мягонький рублик. Она помолчала, подержала его в надежде и сомнении, наконец, изменив выражение, подобострастно, как полагается с мастерами, сказала:

— Хоть и воскресенье, Тимофей Николаич, хоть и нехорошо тебя всяко беспокоить, да только, видишь ли, на линии авария.

— А чего там? — И улыбка упала с его лица.

— На моем столбе авария, — виновато призналась баба Нюша.

— Провод оборвался? — спросил Тимофей.

— He-а, провод-то висит, — плаксиво, демонстрируя полное свое несчастье, протянула она.

— Искрит? — спросил Тимофей.

— Так и сыпет! — как бы обрадованная его профессиональной проницательностью, подтвердила и закивала она.

— Давно? — спросил Тимофей.

— А кто знает! Днем-то при солнышке незаметно было. А ночью-то как страшно бу-у-дет! — И она с надеждой поглядела на него. — А мне на дежурство в ночь, как без меня лихое стрясется?

— Изолятор, верно, придется менять, — сказал Тимофей и обернулся на магазин, которому пора было закрываться.

— А ты и смени! — обрадовалась простому решению бабка. — Покуда светло — и смени! Бери вот рубль, чтоб веселее тебе идти за инструментом, а у меня — пиво припасено, окуньков отварено, печка натоплена, ты смени изолятор — как хорошо-то бу-у-дет! — И Анна Дмитриевна порылась и достала свеженький упругий рублик.

Тимофей взял, что-то прикинул в уме, похмурился, показывая, что решает задачу, вполне стоящую и рубля и угощения, кивнул и, шаря что-то в кармане, двинул к магазину.

— Ты скоро ли, Тимофей Николаич? — крикнула вдогонку бабка.

— Я быстро, — махнул рублем Тимофей.

Она снова заняла пост у забора, а ветер мотал и дергал провисший провод, со столба, треща, сыпались искры. По озеру бежали мелкие быстрые волны, с тонким хлюпаньем заливали чистый берег, обмывали красные сапожки медленно бредущей к интернату учительницы, докатывались почти до самой бани. Дочки, когда жили дома, напарившись, вот так же выставляли мамку караулить возле столба и по ее знаку, что на улице, мол, никого нет, прыгали в холодное озеро.

— Здоровущи кобылицы, — говорила она им, сердясь и гордясь.

Уже начали слетаться на ночевку в интернат ребята из дальних деревень. Две подружки из шестого класса, обе в синих колготках, попросили поставить велосипеды за сараем, она позволила. И чьих-то троих первоклассников в мотоциклетной коляске провез председатель и снова поздоровался. Она чуть кивнула ему, она не баловала начальство чрезмерной любезностью.

Она подумала на досуге, что земля милая действительно для мужчин здесь неполезная, вот ведь и отец родной хоть и не рыбачил в морозы и лес не корчевал, а легко прослужил егерем у господ в Акулове, был малюсенький, вредный и умер рано, а мама, напротив, еще и сейчас жива, белая и большая.

Тимка словно вынырнул из розового воздуха. Нюша едва успела переменить выражение лица на подходящее для встречи мастера. А он решительно бросил на землю чемодан с инструментом, снял с плеча железные когти, вдел сапоги в стремена, опоясался заодно со столбом ремнем и цепью, полез. Нюша поглазела, как не быстро, но отважно взобрался Тимофей на самый верх, как зачем-то снял шапку и надел ее на верхушку столба, куда весной прилетает долбить красноголовый дятел, но наблюдать за его работой не стала, а поспешила в дом готовить угощение.

Хотела постелить скатерть, но передумала, для мастера не полагается, мастер не гость. Постелила чистенькое глаженое полотенце, принесла из сарая литровую банку пива, принесла кастрюлю соленых волнушек, наложила полную тарелку, но подумала, половину отложила обратно, мастер не гость, слишком щедриться неприлично. Однако луку сладкого, синего порезала к волнушкам, и стакан протерла, и вилку выбрала не кривую и тарелку с каемкой. А радио выключила, мастер не гость, музыка ни к чему. Только что закончила приготовления, а Тимофей уже на пороге.

— Готово, Тимофей Николаич? — почтительно спросила она.

— Осмотр сделал, буду менять изолятор, — ответственно объяснил положение дел Тимка.

— Позвала бы тебя к столу, — сказала она, поймав его взгляд на литровую банку, — да только ведь потемнеет, как станешь работать?

— А потемнеет, мы на столбе лампу повесим, — осенило Тимку. — Хочешь, тё Нюш, я тебе тут свет постоянный сделаю, на столбе-то?

— А почему ж, сделай, хорошо будет, — медленно согласилась она и прикинула в уме, что одной банки может не хватить.

— У меня в сарае лампион как раз и имеется, и кронштейн подберу, — развивал идею Тимка.

Она подумала: «Трех-то банок ему не осилить» — и закивала согласно:

— Повесь, Тимофей Николаич, тебе виднее, как лучше.

— Ты мне налей тогда неполный стаканчик, я побегу за лампионом, чтобы разом все.

Мастера полагается угощать, когда работа сделана, и она не торопилась наливать, но тут в стекла ударил ветер, на столбе бурно заискрило.

— Пей, конечно, Тимофей Николаич, угощайся, пиво крепкое, хорошее, — пригласила она.

Он выпил, поставил стакан на полотенце, расстегнул полупальто, сел посвободнее и заговорил, улыбаясь в самую душу:

— А Клавку я вправду боюсь. И тебе скажу, тё Нюш, и всякому скажу, кому не застыжусь, боюсь ее, как, наоборот, баба должна мужика бояться. Ей-богу, бывает, что иду домой — и дрожу, как озябнутый!

Баба Нюша замкнулась. Сложила на коленях руки, глаза опустила, молчала, давая понять, что рассиживаться и языком чесать не его право, пока дело не сделано, что он мастер — не гость.

— Одного раза так выматюгала — покрошить не оставила! Трезвый был бы, не простил. Дети и те, бывает, косоватенько глянут. Я пока духом не падаю, но до чего дошло, теть Нюша, на велосипед денег у мамки просят, отца будто бы и в доме нет! — удивлял необыкновенной своей жизнью Тимка.

Она только сильнее поджала губы. Тут мигнула и погасла лампочка в доме. Тимка спохватился, запахнулся накрепко, постоял, затем степенно застегнул куцее полупальто на все пуговицы, из которых — даже в сумерках заметила баба Нюша — две были коричневые, а одна голубая.

— Счас за лампионом сбегаю — и светло будет, как в клубе! — сказал он.