Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

– Постойте, – окликнула я, она обернулась. – Как вы думаете, самоубийц можно отпевать?

Она улыбнулась.

– Самоубийцы – это просто мертвые люди. Уж вы-то не должны верить в эту чушь.

Я провожала ее взглядом, пока она не села в белый японский внедорожник и не уехала.

Потом вернулась в «блинку». Почти все разошлись. За одним столом сидели тетя Оля и Рафа, Витька спал, уронив голову на руки. К ним примкнула повариха.

– Можешь отвести Ольгу Николаевну домой? – попросил Рафа. – Мне придется вот с этим, – он толкнул Витьку в плечо, – разбираться.

– Конечно, могу, – ответила я и, собравшись с духом, посмотрела ему в глаза.

В его сознании была стена. Больше ничего, даже опоры под ногами. Стена в гудящей неуютной пустоте между Рафой и миром. Стена, от которой несло горем и могильным холодом. Я отвернулась, пораженная, тяжело дыша.

Витя добавил меня в чат выпускников с комментарием: «Сашка приехала». Сутки все молчали, и я прямо-таки кожей ощущала, как по личным чатам поползли домыслы и сплетни. Потом все повылезали с охами-ахами, приветами, вопросами, как дела и где я пропадала. Конечно, все знали, что Веру нашли.

Круглов показал мне газеты. Местные журналисты из-за дефицита интересных новостей накинулись на Веру и вцепились в нее, как клещи. Теперь газет в городе было две: «Таежный вестник» и «Северное Приамурье». Журналисты будто соревновались, кто напишет заголовок скучнее.

«Приблизилась разгадка двадцатилетней тайны?» – писал один и прикладывал гигантскую фотографию отремонтированного морга.

«Кто убил девочку двадцать лет назад?» – задавался вопросом второй.

Получить вменяемый комментарий органов ни один из них не удосужился. Фактов в статьях было немного: сообщалась дата смерти, пугающе подробно описывались детали – впрочем, в каждой газете разные. Дальше шли перевранные слухи девятнадцатилетней давности. Один сообщал, что это было убийство, другой – что самоубийство. Насчет места, где в девяносто девятом нашли Веру, оба журналиста сходились, указывая верное: двор малосемейки. В одной газете напечатали фото: асфальт, справа – последний подъезд, слева – палисадник за железной оградой с гнутыми фигурками, вдалеке – силуэты прохожих. Пустой асфальт производил жуткое впечатление. Однако никто не написал, где именно было спрятано тело. Статьи сообщали, что дело возобновлено, но снова путались какое – об убийстве или о похищении из морга. Каждый автор старался сделать текст как можно более захватывающим, но то и дело соскальзывал в штампы и привычные канцеляризмы.

В конце концов оба журналиста, кажется, сходили в архив и навестили следователя. По крайней мере, версии у них стали сходиться. В одной газете опубликовали фотку Лени: тот неловко смотрел в камеру вполоборота, сидя на своем рабочем месте. Впрочем, к моему приезду Вера переместилась на третью-четвертую полосу.

Перемолотые сплетни ходили по городу, обрастали слоями домыслов и просто вранья. Разговоры одноклассников, судя по всему, сначала крутились вокруг меня в прошлом: как мы с Верой почти перестали дружить, как я ревновала и ходила за ней тенью, как убила кабаргу и угрожала ружьем соседям во дворе.

Потом стали обсуждать меня в настоящем. Витя проболтался кому-то о моих детях и сценариях. Одноклассницы бросились в интернет. Но, разумеется, ничего не обнаружили, так как искали под девичьей фамилией. Я хорошо спряталась. Нынешней моей фамилии никто, кроме отца, не знал. Я когда-то давно попросила его и мать никому не говорить.

Но одноклассников это не останавливало. Они выясняли, сколько я зарабатываю, некоторые спрашивали, не этот ли сценарий я написала, и скидывали ссылку на сериал. Кое-кто даже угадал, но я все отрицала. Нет-нет, это не я, что вы.

Когда обсуждать меня им надоело, в чат стали кидать фотографии нарядов, в которых собирались на встречу выпускников. Позировали на фоне пестрых обоев с картинами, полированных стенок, застеленных цветастыми покрывалами кроватей. Я раздражалась, но все равно смотрела и стыдилась своего раздражения. Когда все наряды были обсуждены – то есть получили комментарии «Блеск!», «Супер!», сердечки, смайлики и букетики, – перекинулись на обсуждение подарков и сдаваемых сумм.

Предполагалось, что, кроме двух тысяч рублей на банкет, мы должны сдать еще столько же на подарок классной и директору. Сумма вызвала горячие споры. Половина считала, что две тысячи – слишком много, потому что получится по двадцать тысяч на подарок каждой. Что на них покупать? Некоторые за месяц получали меньше. Другие растили двоих детей без алиментов и сдавать на подарки вообще отказывались. Кто-то предлагал купить директрисе телевизор, а классной – моющий пылесос. Кто-то – обеим по сертификату в салон красоты. Кто-то просто возмущался и отказывался сдавать.

Наконец решили скинуться по шестьсот рублей, купить каждой по большому букету и положить по пять тысяч одной бумажкой в подарочный конверт. После этого решения спор разгорелся с новой силой. Одни утверждали, что дарить деньги преподавателям неприлично, лучше купить ненужный, но все-таки подарок. В крайнем случае его можно передарить. Зато мы не оскорбим людей деньгами. Другие возражали, что ничего неприличного в деньгах нет: пусть потратят на свое усмотрение. Их противники предлагали подарить вместо денег то и это, кидали в чат ссылки на косметические наборы, наборы для бани, наборы для массажа с насадками для шеи, головы, спины и лица. Под конец все успокоились, потому что времени до встречи оставалось мало, а идей было слишком много.

Утром накануне встречи выпускников я купила еще одно простое платье и туфли на низком каблуке. Они были маловаты, сдавливали пятки и пальцы, но размера больше не оказалось, и я решила, что перетерплю пару часов. Мне было нужно увидеть одноклассников в расслабленной обстановке, чтобы прочитать их.

Встреча началась с линейки в школьном дворе. Собрались выпускники – с девяносто пятого по двухтысячный. Десять классов хохоча выстроились по годам, год выпуска был написан на асфальте мелом. Женщины притворно взвизгивали, обнимаясь. Мужчины пожимали друг другу руки. Рассчитывали, что придет человек двести, но на пятачке перед школой собралось от силы восемьдесят: многие разъехались по другим городам.

Когда все выстроились по годам и классам, из школы вышел мальчик лет пятнадцати. На его плече сидела первоклашка в белоснежном переднике, с огромными белыми бантами в косах. Она зазвонила в колокольчик, собравшиеся засмеялись и зааплодировали. Мальчик сделал круг по двору, вдоль стоявших буквой «П» выпускников и унес первоклашку обратно в школу. Вместо них на крыльцо вышла директриса. Залитая лаком кичка на голове, черное платье с брошкой. Накрашена так, будто ее опустили лицом в составленные в ряд краски и хорошенько повозили в них. «Кикимора сушеная», так ее называл отец. Выпускники зааплодировали и засвистели: мы, мол, уже взрослые, но принимаем твою игру, сегодня ты – главная. Кикимора тем временем поприветствовала нас – потрясла в воздухе кулаками, еще сильнее сжав тонкие губы и вызвав новый шквал аплодисментов и смеха.