Зенитная цитадель "Не тронь меня!" - Владислав Шурыгин

Осторожно, держась стены рубки, Мошенский дошел до люка, ведущего в командирский коридор, спустился по трапу…

Середа не спал. Свет был потушен, а иллюминатор открыт. Пахло папиросным дымом…

У Мошенского с Середой давний «джентльменский уговор» — в каюте не курить. Однако сегодня случай особый. Расстроен Нестор Степанович. Можно простить…

Середа встал с койки закрыть иллюминатор.

— Пусть, — сказал Мошенский. — Перед сном свежий воздух зайдет. Полезно…

Мошенский сам, перед тем как лечь, задраил иллюминатор. Середа ворочался, кашляя.

— Нестор Степанович, вот мы все в делах, все нет времени… Вы бы немного рассказали о себе, а?

— Что рассказывать-то?.. — отозвался из темноты Середа. Чувствовалось: он был удивлен. Вроде бы разговор не ко времени. Помолчал, затем сказал: — Ничем особым жизнь моя не отличалась… Происхожу из крестьян. Детство прошло в Уссурийском крае. Зимой ходил в школу, летом пас скот. В семнадцать лет уехал из дома, поступил работать к кустарю-кузнецу в ученики…

Середа умолк, собираясь с мыслями. Мошенский не перебивал.

— Мужик тот кузнец был преотличный. Мастер своего дела. Меня многим премудростям кузнечным обучил… В двадцать восьмом году вступил в комсомол и по указанию райкома организовал артель «Черниговский кустарь». В двадцать девятом вместе с артелью влился в районную коммуну имени РВС, где первое время махал молотом, а затем стал заведующим мастерскими. В тридцатом призвали служить в Амурскую военную флотилию. Окончил классы комендоров и до тридцать второго служил на мониторе «Красный Восток»… С монитора был командирован во Владивосток. Там в то время комплектовался отдельный дивизион береговой обороны… По должности стал артстаршиной, а вскоре и срок моей службы истек. Подумал-подумал и остался на сверхсрочную. В партию вступил…

Голос Середы звучал ровно, раздумчиво. Известно, у каждого за кратким словом биографии стоят какие-то люди, события, дела. Рассказывая о себе, Нестор Степанович возвышался духом. Жизнь действительно интересная штука, и, если хорошенько перетряхнуть дремлющую память, много интересного можно вспомнить…

Воспоминания о своем прошлом, о непростом трудовом пути всегда придают человеку особую значимость.

— В тридцать четвертом выдвинули меня на политработу. Стал политруком батареи. С тех пор комиссарю. Перед самой войной курсы политсостава окончил. На пятьдесят четвертой зенитной батарее служил. Это вы знаете…

— Знаю, — отозвался Мошенский.

— А ваше личное дело я просматривал, читал в штабе, когда с командирами нашей батареи знакомился… Так что откуда вы, кем были и все прочее — знаю.

Мошенский удивился. Надо же… Старший политрук, прежде чем прийти на завод, где шло строительство «Квадрата», изучил биографию своего будущего сослуживца и командира. И других командиров: Даньшина, Хигера, Лопатко, военфельдшера Язвинского… Вроде бы ничего особенного в этом не было, но на душе от слов Середы остался какой-то неприятный осадок…

Рано утром, курсом из главной базы, заметили два корабля. В головном сразу же узнали минный заградитель «Дооб». Второй был крупнее — транспорт.

Корабли подошли к плавбатарее. «Дооб» ошвартовался возле борта, а транспорт стал, застопорив машины, в полутора кабельтовых.

Старший лейтенант Иващенко, командир «Дооба», бодро взбежал по трапу на палубу плавбатареи. Поздоровался с Мошенским и Середой. Те уже знали причину прихода «Дооба» и транспорта. В пятом часу утра Мошенскому вручили расшифрованную радиограмму, в которой предписывалось срочно демонтировать оба 130-миллимитровых орудия и с расчетами направить их в распоряжение командования береговой обороны. Вместе со своими комендорами отзывался и лейтенант Михаил Лопатко.

На прибывшем транспорте имелся подъемный кран, с помощью которого должна быть произведена перегрузка орудий с плавбатареи на транспорт. Лейтенант Лопатко и его люди вовсю работали здоровенными спецключами, откручивая гайки, которыми крепились орудийные тумбы к опорным платформам палубы. Распоряжался чернявый с четкими усиками воентехник 2-го ранга Костя. Фамилии его никто не знал. Временно оставленный на плавбатарее для присмотра за немногочисленной механической частью орудий, воентехник, как и все на «Квадрате», с августа не сходил на берег. Командировка его явно затянулась, и сегодня воентехник Костя всерьез надеялся, что со снятием стотридцаток командировка его наконец-то кончится. (Костя считал, что на «Квадрате» его «использовали не по назначению».)

Механическая часть орудий была отлажена, испытана в боевых условиях, и воентехник какое-то время пребывал без дела. Он «травил» анекдоты — беседовал со свободными от боевого дежурства представителями «тыловых служб мичманом Бегасинским и Пузько. Костя им не понравился, и ему пришлось переключиться на военфельдшера Бориса Язвинского. Тому не стоило большого труда раскусить, что воентехника интересует прежде всего спиртик. Взаимопонимания и здесь не произошло. И Костя откровенно заскучал.

Мошенский, чтобы Костя «развивался как личность», приписал его на время воздушных налетов «в трудных случаях» подносить «чемоданы» — боезапас к 37-миллиметровым орудиям, а заодно в бою следить за их механической исправностью.

Костя возмутился: «Я, в конце концов, воентехник второго ранга, а не рядовой матрос!» Мошенскому в логике не откажешь: «Немецкой бомбе все равно, кто я, кто вы. Главное для нас — отразить любыми средствами налет, сорвать планы гитлеровских летчиков. Комиссар вот, например, не «чемоданчики» — снаряды к 76-миллиметровым орудиям подносил. Так ведь, Нестор Степанович? Как видите, ничего в этом зазорного нет».

Комиссар Середа, что, вообще-то, нечасто с ним бывало, пошутил: «Насбиваем самолетов — глядишь, и в списке награжденных себя обнаружите. Медаль как с куста!» Костя в сердцах только махнул рукой.

Внешне он смирился, но в неделю по нескольку раз подходил к радисту Сергееву, уважительно называл по имени-отчеству, интересовался, нет ли какой доброй вести для него. Сергеев тоже очень вежливо отвечал, что воентехнику добрых вестей пока нет. Приходилось терпеть, ждать и надеяться. Иногда Костя впадал в лирическое настроение. Случалось подобное в вечерние часы, в ясную штилевую погоду. В кругу лейтенантов он мечтал: «Эх, хлопцы, если бы не война… Какая распрекрасная жизнь была! Выйдешь, бывало, на Примбуль проветриться… Цветы, музыка, девушки. Зайдешь на танцы, высмотришь ту, что покрасивее, подойдешь: «Разрешите пригласить вас на вальс?»

В воспоминаниях Кости, несмотря на всю их прямолинейность, все же было что-то очень дорогое и знакомое каждому из лейтенантов. Неулыбчивый Даньшин и тот светлел лицом: «Я, ребята, уже забыл, какая она, земля, бывает. Все думается, что и она — железная…»

«Ничего, хлопцы, — бодрился Костя, — надеюсь, по суше мы еще топнем ногами. Дам вам на всякий пожарный случай свой адресочек. У меня квартира отдельная. Мама эвакуировалась. Патефончик, пластиночки мировые. Помните? «У меня есть тоже патефончик, только я его не завожу. Потому что он меня прикончит, я с ума от музыки схожу!» «Любушка» есть, «Андрюша», «Рио-Рита». Девчат пригласим, водочки-винца выпьем, потанцуем! Заходите обязательно!»