Мефодий Буслаев. Книга Семи Дорог - Дмитрий Емец

– НЕТ! Не буду!.. Матвей…

– Жив твой Матвей! Пока…

Плаховна нетерпеливо дернула подбородком. Из джипа донесся хрип – страшный, смазанный, будто задыхающемуся человеку дали захватить воздуха, после чего вновь сдавили горло.

Ирка отчаянно вонзила гвоздь между пылающих струек серебра и, не думая, что может обжечься, начертила перекладину. Ей почудилось, что где-то в пространстве ударили железным прутом по подвешенному рельсу. Мамзелькина поднялась и отряхнула колени. Щит, копье и шлем, до этого висевшие в воздухе, шлепнулись на газон и остались валяться в пыли.

– Хорошо, голуба! Не ошиблась я в тебе! Сама такая была, цветы целовала… – забормотала старушка и начала торопливо срывать с себя старую куртку. Оставшись в черной, с осыпавшимся черепом, майке, жалобно болтавшейся на ее костях, бросилась обматывать курткой наконечник лежащего копья. Обматывала плотно и тщательно, не оставляя ни малейшего зазора.

Несколько секунд Ирка в недоумении смотрела на нее, затем рванула к машине. Мамзелькина поймала ее за руку. Совсем недавно невесомая, теперь она была непоколебима, как громадная колонна Большого театра.

– Пустите! Я все отдала! Пустите меня к Матвею!

– Да на что он тебе? Запустила я ему сердчишко! – морщась, отозвалась Аидушка. – Хочешь бежать – так беги! Только копье прихвати!

– Копье? Зачем? – почти испугалась Ирка.

– Как зачем? Твое оно теперь, зернышко мое недоклеванное! Брунгильдихе не вздумай отдавать – оно ее насквозь просадит, – серьезно предупредила старуха.

– А разве вы не?..

– На что оно мне? Думала: себе оставлю? Мне, милая, валькирией уже не стать, хоть все копья мира собери!

Мамзелькина хихикнула, точно мышь заскреблась в старых газетах. От изумления Ирка перестала вырываться. Видя это, Аида Плаховна отпустила ее и вновь принялась оправлять куртку, скрывавшую наконечник копья.

– Сама гляди, коль желание будет, а никому другому не показывай! – беспокойно кудахтала она. – Куртка – это так, что первое нашлось. Брызент раздобудь! Хороший, военный, с-под палатки! В два, в три слоя пусти… А то отбросит еще кто лыжи без разнарядки – выговор нам впаяют. Нарушение енто по нашей части!

– По нашей части? – с досадой повторила Ирка. – Вы что, обкурились?

Глазки Мамзелькиной лукаво сверкнули.

– О, дак ты меня уже и бояться перестала! Хамишь! Ну дак по-свойски, так по-свойски! Какие могут быть между менагерами счеты? На-ка, внучка, подержи! – велела она.

И прежде, чем Ирка сообразила, что именно ее просят подержать, в руках у нее оказалась покрытая брезентом коса Аиды Плаховны. Первым желанием было отбросить ее, но Ирка замешкалась и машинально вцепилась в нее еще сильнее. Коса перестала корчиться и вела себя вполне прилично, как ручная.

– От! Видишь! – торжествующе воскликнула Мамзелькина. – И моя тебя признала! А попроси я любого прохожего ее подержать, хучь бы даже Прасковью или самого Мефодия Буслаева, ужо ба, болезные, синенькие лежали!.. Ну все, давай сюды! Нечего на чужой струмент зариться! У тебя свой теперь есть!

Ирка оглянулась на каменное копье, лежащее на газоне. Оно было знакомо ей до боли. Ирка отлично помнила это древко в руках у Таамаг. Знала и этот скол, и обмотку у наконечника, и два эспандерных кольца из литой резины, которые предыдущая владелица надела, чтобы копье не скользило во время броска. Вспомнила даже ее шутку про эти кольца, что вот, мол, кому что, а ей и эспандер обручальное кольцо. Поженилась с ним на веки вечные. Особым чувством юмора Таамаг никогда не обладала, однако всегда любила хохотать своим простым остротам.

Взгляд Ирки помимо ее воли примерз к копью. Особенно к его обкрученному курткой наконечнику. Она видела, что под курткой копье начинает кривиться, принимая до ужаса знакомую форму.

В Иркину душу мерзлой змеей скользнуло подозрение.

– Я не хочу быть смертью!!! – крикнула она.

Мамзелькина смотрела на нее с нескрываемым ехидством.

– Ух ты, горе луковое! Не хочет она, ути-пути! Можешь не хотеть, но ты теперь смерть. Я старшой менагер некроотдела, а ты младшой, под моим началом!

И Аида Плаховна дернула головкой, точно спеша представиться.

– Нет! Не хочу!

– А я, что ли, сильно хочу? Да надо! Спроси на поле брани, кто хочет помирать, а кто по домам идти, дык и поле опустеет!

– Новобранцы приносят присягу! – упрямо сказала Ирка.

– А ты начертила руну! И не просто, а с добавлением! Никто тебя за руку не дергал! Сама своего Багрова всему предпочла и на свет ваш наплевала! – мгновенно отозвалась Мамзелькина.

Ирка сомкнула губы.

– Не возьму! – сказала она упрямо. – Плевать! Просто не возьму и все. Пусть здесь лежит!

Старушонка передернула плечиками. Без куртки майка была ей слишком просторна. Страшно было даже смотреть, какая Плаховна вся иссохшая. Руки казались руками скелета, местами кожа порвалась и обнажились кости.

– Дело хозяйское! Ты не возьмешь – другой кто позарится. Да только взять не сможет: мертвым свалится. Горе-то какое, охохоханьки! А ежели дите какое? Вот хоть бы они? – озабоченно цокнув языком, Мамзелькина показала на другую сторону улицы, откуда за ними с любопытством наблюдали два подростка лет по тринадцать.

Дальнейшая судьба копья явно не была им безразлична.

– И что теперь? Никак и никогда? Для валькирий оно навеки потеряно? – беспомощно спросила Ирка.

Старушка по-птичьи взглянула на нее и замахала ручками.

– Ой, не знаю я, березонька! Не знаю! Их дело – они пущай и разбираются! У меня своих забот до зарезу! – с какой-то ускользающей поспешностью сказала она. – Ну прощевай, родная! Как созреешь – позови. А меня хоть шепотом теперь окликни – услышу!

Трехкопейная дева хотела крикнуть, бросить что-то, вспылить, но отвечать было уже некому, а «пылить» так и подавно. Вначале исчезла коса, за ней – Мамзелькина. Последним согласился сгинуть задержавшийся рюкзачок.

С минуту девушка упрямилась, оставаясь на месте. Грозила подросткам кулаком, притворялась, что хочет бросить в них камнем, но те не уходили, а прятались за киоском и жадно высматривали щит, копье и шлем. Она сдалась. Подобрала все и на ватных ногах, выжатая как лимон, вернулась к Матвею.

Брунгильда трусливо выглядывала из-за джипа. Ирка попыталась обойти ее, но та растопырила руки, не пропуская.

– Ну! Что там? С кем ты говорила так долго?

– А? Что? Ни с кем! – Ирка говорила и не слышала себя.

– Как ни с кем? Не может быть! Рядом с тобой старуха стояла!

– Ну и стояла. Я ее успокаивала. Вы ей по сумке ударили. Она поорала и учапала себе! – сквозь зубы сказала Ирка, даже не пытаясь напрячь воображение. Она знала: Брунгильда охотно поверит. Всякий человек поверит во что угодно, если это снимает с него ответственность.