Дочь Рейха - Луиза Фейн

От мысли о том, как именно Вальтер будет меня согревать, я начинаю хихикать. Мне уже не страшно, что я вымокла до нитки и замерзла. Что в нем такое есть, отчего мне с ним легко? Почему в его присутствии я становлюсь легкомысленной и даже безрассудной? Никогда не знала, что способна на такое.

Мы сворачиваем на тропу вдоль реки. Деревья, поля, все вокруг словно проступает сквозь лоснящуюся мокрую пелену по мере того, как за тучами всходит солнце. Все вдруг становится красивым, не таким, как прежде. Мне так хочется петь, что я с трудом сдерживаюсь.

Подходим к амбару, и Вальтер толчком открывает дверь. Я мешкаю на пороге: меня обдает запахом плесени, к тому же внутри оказывается очень мрачно. Но вот глаза привыкают к полумраку, и я различаю валки прошлогоднего сена в углу и груду ржавеющих железяк у входа – брошенная на произвол судьбы сельскохозяйственная техника.

– Не бойся, Хетти. Я не собираюсь… воспользоваться обстоятельствами, так что не волнуйся, – говорит Вальтер тихо. – И вообще, нам не обязательно входить. Просто я думал, что лучше побыть где-нибудь под крышей, спрятаться от дождя.

– Да нет. – Я смотрю вниз, на свои туфли, униженная тем, что он мог подумать, будто я подумала… – Я доверяю тебе, Вальтер.

– Вот и хорошо.

Мы входим внутрь. «Воспользоваться обстоятельствами». Вот, значит, как это называется. А что, если я не прочь? И вообще, когда я представляю себе то, чем мы могли бы заниматься вместе, это нормально? Я ведь не должна всего этого хотеть. Ну, по крайней мере, не так же, как мужчина.

Вальтер забирается на верхний валок, снимает пальто, расстилает его на сене. Потом наклоняется и, широко улыбаясь, протягивает мне руку. Я хватаюсь за нее и скоро оказываюсь рядом с ним. Куши, поскуливая, смотрит на нас снизу.

– Ну, иди и ты сюда, пес. – Вальтер похлопывает ладонью по сену, и Куши в три прыжка взлетает к нему и сворачивается в клубок рядом. С другой стороны от Вальтера устраиваюсь я, а он, обхватив меня одной рукой за талию, притягивает к себе ближе.

– Расслабься. – По его голосу я слышу, что он улыбается. – Ну как, теплее стало?

– Да. – Я кладу голову ему на плечо.

После минутной паузы он продолжает:

– Никогда не думал, что, сидя на старом, прелом сене в гнилом сарае, мокрый до нитки, я буду чувствовать себя в раю. Но именно так я сейчас себя и чувствую. С тобой везде как в раю.

– Опять твои шуточки, – смеюсь я.

– Да нет, я серьезно. С тобой я забываю о том, кто я.

– В каком смысле?

В сарае тихо. Слышен лишь звук нашего дыхания. Вдох-выдох, вдох-выдох, в абсолютной гармонии друг с другом.

– Даже не знаю, с чего начать, – говорит он.

Я беру его за руку:

– Начни с самого начала.

– Я скучаю по нашей квартире. Скучаю по дому.

Мне вдруг вспоминается тот день, когда я впервые была в гостях у Вальтера. Вскоре после того, как я Почти Утонула. В сравнении с нашей захудалой клетушкой, где вонь от уборной во дворе была так сильна, что чувствовалась даже на улице, дом Вальтера показался мне дворцом. Белый нарядный фасад скрывал чудеса изысканности, неподвластные моему воображению. Неудивительно, что Вальтеру, единственному и любимому сыну, чуть ли не с рождения было предопределено учиться в гимназии. Они с Карлом ходили в одну фольксшуле и сдружились только потому, что были лучшими учениками класса. Но на этом их дружба, пожалуй, и закончилась бы, если бы наш папа не сделал карьеру в газете, благодаря чему у него появились деньги, чтобы оплачивать учебу Карла в гимназии.

Родители Вальтера встретили нас тепло и радушно. До сих пор помню фрау Келлер, миниатюрную, хорошенькую, голубоглазую. Ее светлые волосы были пострижены чуть выше плеч и уложены крупными волнами, по моде того времени. Нас провели в гостиную с высоким потолком, где я робко опустилась на краешек большого кресла, стараясь ничего не трогать руками – вдруг сломаю. Оказалось, что у фрау Келлер есть горничная: она принесла нам печенье и лимонад на расписном подносе. Помню, как фрау Келлер, смеясь, присела за пианино и ее пальцы проворно забегали по клавишам, извлекая из них веселую мелодию. Она спросила у меня, не хочу ли я тоже поиграть, но я так смутилась, что отвернулась и уткнулась в маму лицом, пряча глаза. Помню, как потом я вместе с мальчиками пошла в комнату Вальтера. Там мне особенно запомнились полки, полные книг, аккуратно застеленная кровать, а еще большие напольные часы, которые негромко тикали и время от времени мелодично звонили в углу просторной, изящно обставленной передней.

– Конечно, я люблю бабушку и других родственников тоже, – продолжает Вальтер, – но у нас совсем нет свободного места. Чтобы свести концы с концами, приходится пускать жильцов – теперь это наш единственный заработок, ведь торговля прибыли не приносит. Поэтому я живу в одной маленькой комнатушке с тремя двоюродными братьями. А они ведь дети, так что временами шумят, раздражают. Конечно, они ни в чем не виноваты, и все же с ними трудно. И бабушка все время волнуется, переживает, как бы угодить жильцам. Мы ведь никогда не знаем, каких они придерживаются взглядов на самом деле. Большинство людей нормальные, но ведь достаточно, чтобы кто-то один пожаловался, и тогда… Поэтому дома мы практически не разговариваем. Иногда напряжение накапливается такое, что становится почти невыносимо.

– Да, это действительно… тяжело.

– От моего отца осталась только тень, так он состарился и сморщился. Сдал. Иногда я ненавижу его за это. Ненавижу за то, что он не захотел уехать, пока еще было можно.

– А почему вы не уезжаете сейчас? Нашли бы себе место получше.

На миг его лицо искажает такая гримаса, что я боюсь, как бы он не разрыдался. Но Вальтер сдерживается.

– Сейчас это невозможно. Мы опоздали, чертовски опоздали! Ни одна страна больше не принимает евреев. Все говорят, что своих некуда девать. А главное, нам нечем оплатить налог на выезд – помнишь, я тебе рассказывал? Чтобы получить хоть какую-нибудь визу, нужен паспорт, а его можно получить, только расставшись со всеми деньгами, которых у нас и так нет.

– А твоя мама? Как она?

– Мама у нас теперь за сильного. Она держится, а вот отец совсем потерял волю. И еще моя бабушка. Она и мама – если бы не они двое, не знаю даже, что бы сейчас с нами было. Все вокруг надеются и ждут, что вот-вот станет легче. Прячут голову в песок как страусы. Но от реальности не уйдешь. Дальше будет хуже.

– Хуже? Но, Вальтер, ведь и так уже все ужасно, – говорю я и стискиваю его пальцы. – Куда же еще хуже?

– Мест, куда нам запрещено ходить, становится все больше. Поговаривают даже, что скоро всем городским евреям выделят несколько больших домов в одном районе и заставят жить там, как в Средние века, в гетто. – Он фыркает. – Все вокруг ломают голову, как мы до такого докатились. Ведь несколько лет назад ничего похожего даже близко не было. А все потому, что мы сами позволили сделать над собой такое. Мы все принимали и молчали. Ни у кого не хватило духу высказаться, начать борьбу за свои права.