Убыр - Наиль Измайлов

– Тут тоже деревня, – нервно напомнила Дилька.

– Да какая это деревня! Свинарник, тут даже указателя не было, – презрительно напомнил я, хотя мы его запросто и прохлопать могли.

В следующей фразе я тоже не был уверен, но надо же было сестру успокоить:

– Все равно параллельно рельсам пойдем – видишь, направление то же? В крайнем случае, за часок до станции дочапаем, ну, до следующей.

Мы не дочапали до следующей станции. Потому что на указателе было написано: «Лашманлык».

Если знак не врал, дорога вела в папину деревню.

И теперь у нас с Дилькой по жизни, по всей жизни, остались всего два варианта. Сидеть, ожидая чуда, у двери в свинарник. Или идти в Лашманлык. В папину деревню, из которой папа с мамой вернулись в прошлые выходные.

Я сперва очень испугался. Да как так Лашманлык, да не бывает таких совпадений, да он вроде совсем в другой стороне находится. А чего пугаться. Я же не помнил ни фига: ни через какой район мы ездили в деревню на машине, ни какая станция была перед Лашманово. Да и зачем мне было это помнить. Я в деревню не собирался, тем более без родителей. Зато теперь знаю, что перед Лашманово идет Шагивали. Странно, конечно, что мы с Дилькой целый железнодорожный прогон пешком отмотали. С другой стороны, мы старались. И может, рельсы тут петляли, а мы срезали. Не важно это все. Важно, что теперь есть куда толкнуться.

Во-первых, здесь живет äbi[19]. Во-вторых, здесь должен быть телефон. Наконец, тут должна быть милиция, или школа, или администрация, которая занимается потерявшимися или одинокими подростками и уж позаботится о том, чтобы добросить их хотя бы до станции. В конце концов, я тут кого-то знал и что-то помнил. Выберемся по-быстрому.

До деревни-то мы добежали и впрямь быстро. То ли организмы от вони спешили удалиться, то ли второе дыхание открылось. А может, немятая дорога помогла. Мимо нас, между прочим, за все утро – а, нет, уже за полдня – ни одна машина или там трактор не проехали. И ночью моторов не было слышно. Впрочем, лошадей и коров с собаками тоже. Не иначе, местное население целиком свиноводству отдалось. Брр.

Выходит, вся округа тихая и неподвижная. Да и кто будет в марте по полям бегать. Дома все сидят, коров доят и телик смотрят.

Но раньше дороги были колесами изрезаны, глубоко и с подвывертами. А теперь мы шли словно по глаженой глине, по которой с осени никто не ездил. И снег как лег ровненько, так и стаял.

Ездить-то должны были. Мои родители на похороны и поминки Марат-абыя, например. И они ведь не одни там были. Или гости с другой стороны заезжали? Конечно, с другой, чего им через свинарник ездить. И на фига такая дорога, из свинарника, вообще нужна, непонятно. Папа наверняка сказал бы, что грязные деньги отмывают. Ну, его и спросим. Когда все кончится.

Больше все равно спрашивать некого. Я, честно говоря, когда в Лашманлык входили, не хотел на знакомых натыкаться. Начнут с разговорами лезть, узнавать, кричать, как я вырос и какой красавицей Дилька стала, спрашивать, чего так долго не приезжал, и все такое. И про родителей спросят. Ни о чем говорить я не желал.

Ну и не стал. Пусто в деревне было.

Дом äbi стоял с краю Лашманлыка, но не с которого мы зашли, а с противоположного. Небольшая беда. Вся деревня тянулась вдоль одной не очень длинной улицы. Дворов здесь было, конечно, побольше, чем в поселочке за спиной. Но больше не в десятки раз. Заодно и посчитаем.

Двадцать три двора оказалось. Одиннадцать по левую руку, наш был двенадцатым по правую. Мы прошагали мимо чуть медленнее, чем по полям. Вернее, проскакали заторможенным шахматным конем. Прое́зжая часть здесь все-таки была раздолбанной. Вернее, как раз проезжей частью эту полосу неравномерно распределенной грязи назвать было нельзя. Две колеи с вывороченным из каждой двойным-тройным кудрявым гребнем неприличной формы и цвета, местами подмороженным, местами обмякающим под солнцем. Да я не дорогу рассматривал, привык я к ней за ту пару дурацких каникул-ссылок, а по сторонам. Вернее, по домам смотрел.

В Лашманлыке домов пять давно пустовали, у стольких же хозяева были, но наездами из Балтасей, Аждахаева или Арска: весной сажали картошку, летом несколько раз прибывали на шашлыки, осенью выкапывали картошку, собирали яблоки и отбывали. Смысла я не понимал. Картошка была мелкой, яблоки кислыми. Привычка, что ли. У наших родителей, к счастью, такой привычки не было. И воспитывать ее в нас с Дилькой они не стали.

А местные, похоже, сами перевоспитались. Понятно, что по колхозному календарю до весны с полевыми работами, посевной и чего там еще бывает, не помню, оставался еще месяц. Но уже пора было в огородах прибираться или мангалы вытаскивать. Какое там.

Ни одного дымка над трубами не струилось. А ведь дубак, у меня без шапки башка как стеклянная банка стала, нос не дышит уже. В Лашманлыке теперь центральное отопление, что ли? Или газовое? Так нет в деревне газа, трубы же эти дурацкие вдоль домов не тянутся – а должны, я их из окна электрички насмотрелся. Или баллоны, как у äbi? Раньше такие баллоны всего в паре домов были, где хозяева могли на машинах в райцентр мотаться. Конечно, все могли внезапно разбогатеть и обзавестись машинами – но где тогда эти машины? И вообще, где все и всё?

Лашманлык всегда неказистым был, а стал заброшенным. Заборы выцветшие и облупленные, многие стояли-то с большим трудом, переплетя косые штакетины как попало. Насколько можно было различить, не лучше выглядели дома, которые раньше, я помню, красились в веселенький голубой, реже в зеленый и коричневый цвета. Улица всегда была некрытая, но из-под каждых ворот языками торчали деревянные площадки, чтобы грязь во двор не носить. Так вот, доски в этих языках дико гуляли под ногами, а пару раз мы вообще чуть лодыжки не переломали. Ладно я успел дырку перескочить и Дильку удержал. Ну и стекла во многих домах были расколочены. Тюлевые занавески за ними висели черно-серыми тряпками. Не только в доме Ваисовых, который всю дорогу пустовал, но и у Закир-абыя, и у Камария-апы, которые меня все время чаем с пастилой запаивали и на помощь которых я особенно рассчитывал. На äbi-то особого расчета не было – старенькая она совсем.

Мы с Дилькой точно и не знали, насколько старенькая. Последний раз, когда я спрашивал у папы, сколько его бабушке лет, он сказал: «Вроде девяносто два». Тогда я напомнил, что и в предпоследний, и в самый первый раз тоже было девяносто два. Что она, за семь не то десять лет совсем не постарела? Папа засмеялся и сказал, что каждая женщина сама выбирает возраст, в котором ей комфортно. Потом объяснил, что äbi не его родная бабушка, а что-то типа двоюродной прабабушки – она мачеха деда Марат-абыя, а Марат-абый папе не то троюродный, не то совсем девятая вода. Хотя все равно старшая в роду, и не знать ее жизнеописание – стыд и позор. Займусь, пообещал он. Возможно, занялся. Он не врет обычно. Но я после этого уже не переспрашивал. Теперь получалось, что шел к äbi за помощью, а сам про нее толком ничего и не знал.