Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд

Роберт осыпал брата подарками — в конце того самого лета вручил дорогие часы, через два года подарил подержанный родстер «паккард». Не жалел он времени и на обучение Фрэнка — умению любить, музыке, искусству, физике, а также своей собственной жизненной философии: «Причина, по которой ущербная философия ведет в ад, состоит в том, что твои действия, когда приспичит, определяются тем, что ты думал, хотел, ценил и лелеял в период подготовки, — грех невозможно совершить, не сделав прежде ошибки». Позднее тем же летом Фрэнк написал брату о встрече с диким ослом. Роберт ответил: «Твой рассказ об осле получился очень занимательным, настолько занимательным, что я показал его двум друзьям». После чего сделал критический разбор литературных способностей Фрэнка: «То, что ты, например, написал о ночном виде Тручас и Охо-Калиенте [в Нью-Мексико], намного убедительнее, правдивее и в итоге лучше выражает чувство, чем твои прежние витиеватые разглагольствования о всяких там закатах».

В середине августа Роберт неожиданно упаковал сумку и уехал в Беркли, где поселился в скупо обставленной комнате клуба профессуры. Фрэнк остался в Нью-Мексико до начала сентября, и Роберт прислал ему письмо с признанием, что успел соскучиться по «веселым временам» в «Перро Калиенте». Однако это не мешало ему активно готовиться к лекциям и знакомиться с коллегами. «Местный колледж, — писал он Фрэнку, — не представляет из себя ничего особенного, иначе я предложил бы тебе поступить в него в следующем году. Потому как место здесь прекрасное, а люди — приветливые. Пожалуй, я оставлю за собой комнату в клубе профессуры. <…> Я обещал приготовить завтра наси-горенг на костре…» Вскоре новые друзья Роберта из Беркли прозвали блюдо «наше горе» и шарахались от него как черт от ладана.

Калифорнийский университет в Беркли пригласил Оппенгеймера для того, чтобы он познакомил аспирантов с новой физикой. Никто, тем более сам Роберт, не рассчитывал, что учить придется еще и обычных студентов. В ходе первого курса лекций по квантовой механике для аспирантов Роберт сразу взял быка за рога и попытался объяснить принцип неопределенности Гейзенберга, уравнение Шредингера, синтез Дирака, теорию поля и последние идеи Паули из области квантовой электродинамики. «Что касалось нерелятивистской квантовой механики, то я довольно хорошо чувствовал, хорошо понимал, что это такое», — позднее вспоминал он. Молодой преподаватель начал курс с вопроса о корпускулярно-волновом дуализме, то есть идеи о том, что квантовые объекты могут вести себя в зависимости от условий опыта или как частицы, или как волны. «Я старался представить парадокс как можно более выпукло и непреложно». Поначалу основная масса студентов его лекции не понимала. Когда ему сказали, что он слишком торопится, он неохотно согласился сбавить темп и вскоре пожаловался декану факультета: «Я так сильно торможу, что теперь топчусь на месте».

И тем не менее в аудитории Оппенгеймер всегда выступал ярко, пусть даже первые год или два преподавания его лекции были больше похожи на церковную литургию, чем на уроки физики. Он имел привычку бормотать тихим, едва слышным голосом, опуская его еще ниже, когда пытался что-то подчеркнуть. Вначале много заикался. Говоря без бумажки, он тем не менее пересыпал речь цитатами из трудов известных ученых, а иногда — поэтов. «Я был очень тяжелым преподавателем», — вспоминал Оппенгеймер. Его друг Лайнус Полинг, в то время доцент кафедры теоретической химии Калтеха, дал ему в 1928 году следующий злополучный совет: «Когда ты хочешь провести семинар или лекцию, реши, о чем ты собираешься говорить, затем найди какой-нибудь удобный предмет для рассмотрения, никак не связанный с темой лекции, и прерывай обсуждение время от времени, вставляя несколько слов». Несколько лет спустя Оппенгеймер закончил этот совет фразой: «И тогда ты увидишь, насколько ты плох».

Он любил играть словами, изобретая сложные каламбуры. В речи Роберта не было неоконченных фраз. Он обладал удивительной способностью говорить полными, грамматически правильными предложениями, без бумажки, иногда делая паузу, как между параграфами, бормоча свое странное «ним-ним-ним». И только затяжки сигаретой прерывали неиссякающий поток речи. Время от времени он поворачивался к доске, чтобы написать уравнение. «Мы всегда ждали, — вспоминал бывший аспирант Джеймс Брейди, — что он вот-вот что-то напишет на доске сигаретой, а затянется мелком, но до этого, кажется, ни разу не дошло». Однажды, закончив лекцию, Роберт увидел в аудитории своего друга из Калтеха профессора Ричарда Толмена. Когда Оппенгеймер спросил его, что тот думает о лекции, Толмен ответил: «Ну, Роберт, лекция-то была прекрасна, только я ни черта не понял».

В конце концов Роберт стал опытным, харизматичным преподавателем, однако в начале своей карьеры в Беркли он, похоже, еще не владел элементарными навыками общения. «Повадки Роберта у доски не выдерживали никакой критики», — говорил один из первых аспирантов Лео Недельски. Однажды, получив вопрос об одном уравнении на доске, Оппенгеймер ответил: «Это не оно, нужное — под ним». Когда сбитый с толку студент заметил, что ниже на доске нет никакого уравнения, Роберт пояснил: «Не ниже, а под. То, которое я стер перед тем, как написать новое».

Гленн Сиборг, будущий председатель Комиссии по атомной энергии США, жаловался на привычку Роберта Оппенгеймера «отвечать на мой вопрос раньше, чем я успевал его закончить». Нередко Роберт прерывал говорящего восклицаниями вроде: «Да что вы! Это и так все знают. Идем дальше». Он терпеть не мог дураков или заурядных физиков и без стеснения мерил других своими чрезвычайно высокими мерками. В первые годы работы в Беркли «терроризировал» студентов едкими насмешками. «Он подчас… был очень жесток в своих замечаниях», — вспоминал один коллега. Однако, развиваясь как преподаватель, Роберт стал относиться к студентам терпимее. «Он всегда был очень добр и тактичен ко всем, кого считал ниже себя, — вспоминал Гарольд Чернис. — Но только не к тем, кто, по его мнению, был ему ровней. И это, конечно, раздражало и сильно злило людей, создавало ему врагов».

Уэнделл Ферри, учившийся в Беркли с 1932 по 1934 год, жаловался, что Оппенгеймер высказывался «несколько туманно, наскоком, с внезапными озарениями, за которыми мы не могли уследить». Тем не менее преподаватель, как запомнил Ферри, «хвалил наши потуги, даже когда особо хвалить было нечего». Однажды, закончив сложную лекцию, Оппенгеймер пошутил: «Я могу объяснить понятнее, но не могу объяснить проще».

Несмотря на эти трудности, а может, из-за них большинство студентов проходили его курс дважды. Одна молодая русская студентка по фамилии Качарова прошла его трижды, а когда попыталась записаться в четвертый раз, Оппенгеймер ей отказал. «Она устроила голодовку, — вспоминал