Уроки зависти - Анна Берсенева

Люба еле сдержалась, чтобы не запустить в расплывшуюся рожу Мироновой яблоком из вазы, которая стояла тут же на столике. Больше всего удерживало то, что не хотелось брать эти поганые яблоки, которыми ее не угощали.

– Вырез вот досюда. – Миронова провела ребром ладони себе по пояснице. – Вечером принесешь примерять. Завтра к утру – готовое.

Таким тоном, наверное, мачеха выдавала Золушке указание разобрать к утру горох, перемешанный с пшеном, или с чем там что было перемешано.

Меньше всего Люба согласна была считать себя Золушкой. Да она даже о хрустальных туфельках никогда в жизни не мечтала и уж тем более о том, чтобы разбирать горох и пшено!

– Ткань какая будет? – сквозь зубы процедила она.

– Вот.

Миронова достала из шкафа и бросила на столик отрез. Край его скользнул вниз и эффектно свесился до пола. Это был блестящий алый шелк с золотыми нитями.

Люба смотрела на эту аляповую тряпку, не веря собственным глазам. Все это было похоже на какую-то кинокомедию. Правда, она такое кино при случае и смотреть бы не стала: слишком примитивной, преувеличенной до пародии показалась бы ей выдумка.

– Ну?

Миронова смотрела прищурившись. От этого ее маленькие глазки сделались просто поросячьими.

– Из этого – вам платье? – зачем-то уточнила Люба. – И вырез до попы?

– Так ведь никто не заставляет, – усмехнулась Миронова. – Я за свои деньги желающих найду. А ты со своим выпендрежем можешь простыни солдатские строчить.

Она была права. И сапоги были нужны. И заказов больше не было, не то что за тройную цену, а вообще никаких.

Люба подошла к столику, наклонилась: очень он был низкий. Да вдобавок скользкий отрез, как живой, вырвался у нее из рук – пришлось чуть не земной поклон отвесить, вытаскивая его из-под стола.

– Вечером принесу примерять, – не глядя на Миронову, буркнула она.

– К девятнадцати тридцати.

Не обязательно было и глядеть, чтобы понять, что Миронова ухмыляется. Люба затолкала отрез в сумку и вышла из кабинета. От того, чтобы хлопнуть дверью, она удержалась. Это было бы еще более глупо и унизительно, чем все, что уже произошло.

С Кирой она столкнулась на лестнице.

– Пропустили все-таки, – сказала та. – Чем они, интересно, здесь занимаются? Обещали, что какую-то рекламную листовку дадут написать, но порядки же, смотри, как на зоне. И что здесь тогда рекламировать? А ты почему такая мрачная? – наконец заметила она. – Мадам заказ отменила?

– Не отменила, – хмуро проговорила Люба. – Иди, Кирка. Я тебя на улице жду.

Ждать пришлось недолго, она даже замерзнуть не успела. Только приходилось все время отворачиваться от ветра, который то и дело менял направление, норовя швырнуть в лицо очередную порцию дождя.

Когда Кира вышла из особняка, то тоже была мрачнее тучи.

– Ну и баба! – Она покрутила головой. – Карикатура на человеческую особь. Главное, на кривой козе ее не объедешь, – вздохнула она. – Деньги-то нужны.

– Да. Деньги нужны, – как эхо откликнулась Люба.

– Матери в ИМЛИ копейки платят. Отец вообще сидит весь в белом – пошлость, говорит, нынче правит бал, и зарабатывать я в таких условиях отказываюсь. У меня стипендия – кошкины слезы. Что, всей семьей на бабушкину пенсию жить?

– Что ты оправдываешься? – сердито сказала Люба. – Пошли! Время – деньги.

– Вообще-то везде на раздаче денег сидят неандертальцы. – Толстенькая Кира семенила рядом с Любой, которая летела по Садовой-Черногрязской как фурия и даже, кажется, не касалась протекающими туфлями мутного от дождевой воды асфальта. – Вот, например, в издательстве «СИМ» – знаешь такое?

– Не знаю.

– Да подожди ты, Любка, не лети как на помеле! – возмутилась запыхавшаяся Кирка. – Ну, это новое издательство, штампует любовные романы немереным тиражом. Дали мне один шедевр редактировать. Платят три копейки, зато сразу и из тумбочки. Так, представляешь, авторша пишет черным по белому: «прикрастно» и «эдиально». Я еле сообразила, что это значит! А этих все устраивает. Я их заведующему сказала про «прикрастно», так он усмехнулся и заявляет: вам что, с грамматическими ошибками смысл текста не понятен? Так что Миронова наша – еще не худший случай.

– Наша?! – Люба остановилась так резко, что вода брызнула у нее из-под каблуков, словно из-под колес автомобиля. – Сама и возись со своим не худшим случаем! Пиши ей листовки, рекламируй ее жлобский бизнес!

– А ты ей платьица шей!

Кира тоже остановилась прямо посреди лужи. Казалось, она даже встопорщилась, сразу сделавшись похожей на растрепанную курицу. Люба несколько секунд смотрела в ее сердитое, возмущенное лицо. Потом развернулась и бросилась обратно.

– Лю-уб!.. – услышала она у себя за спиной. – Ну ты что?

Люба влетела в особняк так, будто ее поддало в спину дверью.

– Вот. – Она бросила алый рулон на стол перед низколобым охранником. – Передайте Мироновой.

– Чего передать?

Охранник непонимающе таращился на красную тряпку. Не дожидаясь, пока он сообразит, что к чему, Люба широким шагом пошла обратно к дверям.

– Эй, ты чего?! – заорал охранник. – Бзиканулась, да?! А ну забирай!

Люба выскочила на улицу.

Кира дожидалась ее там же, посреди лужи.

– Ну что ты обозлилась, Любка? – примирительно проговорила она. И добавила типичным своим менторским тоном: – Мы все находимся в одинаково зависимом положении. Максимум, к чему можно призывать, – чтобы не стреляли в пианиста. Но чтобы ему еще и деньги платили за его чистое искусство – к этому призывать бессмысленно. Время такое.

– А мне наплевать на ваше время! – выкрикнула Люба. – И в положении вашем дурацком я больше находиться не хочу!

– А кто хочет? – пожала плечами Кира. – И что ты предлагаешь? У тебя хоть профессия, а мне что, водкой в киоск пойти торговать? Так у меня с устным счетом проблемы. По-моему, таким, как мы, в этой стране теперь будут платить деньги только за унижение.

– У тебя есть про запас другая страна? – усмехнулась Люба. – А нет, так и нечего зря болтать. Пошли домой, Кирка.

Она почувствовала такую усталость, которой не чувствовала, даже когда сидела за швейной машинкой три дня не вставая, как это было однажды, когда подвернулся срочный заказ костюмов к детсадовскому утреннику.

И тут же, одновременно с воспоминанием о срочном заказе, она вспомнила поросячьи глазки Мироновой. При мысли, что на безропотное общение с ней и ей подобными, да что там на общение – на обслуживание ей подобных! – уйдет вся жизнь, хотелось биться головой о фонарный столб.

«Ни за что, – подумала Люба. – Лучше под забором сдохнуть».

Но ей ничуть не хотелось сдыхать под забором! В двадцать один год, с какой стати? Что она вообще видела в жизни, вечно толпясь за чужими спинами?!