Пятый ребенок - Дорис Лессинг

— Я уж точно не хочу, — сказала Дороти. — Повидав Бена… Гарриет, понимаете ли вы с Дэвидом, что Бен уже не ребенок? Мы относимся к нему как к ребенку, но…

Первые два года у Бена были плохими, но вот наконец он пошел в среднюю школу. Одинокий, но понимал ли он, что одинок? Гарриет была очень одинока и понимала это…

Как и Пол, когда он бывал дома, Бен теперь, придя из школы, сразу садился к телевизору. Бывало, он смотрел его с четырех дня до девяти-десяти вечера. Было не похоже, чтобы какие-то передачи нравились ему больше других. Он не понимал, что есть передачи для детей и для взрослых.

— Какой сюжет у этого фильма, Бен?

— Сюжет.

Бен пробовал слово, низкий грубый голос нерешителен. А смотрел на лицо Гарриет, пытаясь понять, чего она хочет.

— Что происходило в том фильме, который ты только что смотрел?

— Большие машины, — отвечал он. — Мотоцикл. Та девушка плакала. Машина гналась за человеком.

Как-то раз, чтобы выяснить, сможет ли Бен научиться у Пола, она спросила Пола:

— Какой сюжет у этого фильма?

— Он про грабителей банков, так? — ответил тот, исполненный презрения к глупому Бену, который слушал, переводя взгляд с лица матери на лицо брата. — Они собирались ограбить банк через подкоп. Они почти докопали до подвала, но полиция их подкараулила. Они попали в тюрьму, но большинство убежало. Двоих полиция застрелила.

Бен внимательно слушал.

— Расскажи мне сюжет фильма, Бен!

— Грабители банков, — сказал Бен. И повторил, что рассказал Пол, запинаясь, стараясь вспомнить точно те же слова.

— Но это только потому, что я ему рассказал, — заявил Пол.

Глаза Бена вспыхнули, но погасли, едва он напомнил себе — как предполагала Гарриет, — что «я никого не должен обижать. Если обижу, меня увезут в то место». Гарриет знала все, что думал и чувствовал Пол. Но Бен — оставалось только гадать.

Мог ли Пол научить Бена, но так, чтобы они оба этого не поняли?

Гарриет читала рассказ для них двоих и просила Пола пересказывать сюжет. Потом Бен копировал Пола. Но через несколько минут все забывал.

Она играла с Полом в игры вроде «змейки-лесенки» или «лудо», а Бен смотрел; потом, когда Пол уходил, предлагала Бену попробовать. Но он не мог освоить этих игр.

Все же какие-то фильмы он мог смотреть снова и снова и никогда не уставал от них. Ловатты взяли напрокат видео.

Он любил мюзиклы: «Звуки музыки», «Вестсайдская история», «Оклахома!», «Кошки».

— А теперь она будет петь, — говорил Бен, когда Гарриет спрашивала:

— Что тут сейчас происходит, Бен?

Или:

— Они будут тут все танцевать, а потом она будет петь.

Или:

— Они собираются обидеть эту девушку. Девушка убежала. Теперь праздник.

Но пересказать сюжет фильма он не мог.

— Напой мне эту мелодию, Бен. Спой нам с Полом.

Но у него не выходило. Мелодия ему нравилась, но выдать он мог только грубый немузыкальный рев.

Гарриет узнала, что Пол дразнит Бена: просит его напеть мелодию, а потом насмехается над ним. Она увидела, как ярость полыхает в глазах Бена, и велела Полу больше никогда не дразнить его.

— А почему? — закричал Пол. — Почему нет? Все время: Бен, Бен, Бен…

Он замахал на Бена руками. Глаза Бена сверкнули. Вот-вот бросится на Пола…

— Бен, — остерегла его Гарриет.

Ей казалось, что ее старания очеловечить Бена уводят его в глубь самого себя, где он… он что? — вспоминал? — мечтал? — о своем родном племени.

Раз, зная, что он где-то в доме, и нигде не находя его, она шла по комнатам, поднимаясь с этажа на этаж. Второй этаж еще жилой — здесь Дэвид и сама Гарриет, Бен и Пол, хотя три комнаты пустуют, кровати там приготовлены, со свежими подушками и стираными пуховыми одеялами. На третьем этаже пустые чистые комнаты. Четвертый этаж: давно ли детские голоса и смех наполняли его и лились в открытые окна, разносясь над садом? Но Бена не было ни в одной из комнат. Гарриет тихонько поднялась на чердак.

Дверь была открыта. Из высокого слухового окна падал неровный прямоугольник света, и в нем стоял Бен, таращась вверх на тусклый солнечный луч. Гарриет не могла сообразить, чего он хочет, что он чувствует… Он услыхал ее, и тут она увидела Бена, свободного от уз домашней обыденности: одним прыжком он оказался в темноте в углу под кровлей и исчез. Ей был виден только сумрак чердака, казавшегося бесконечным. Не слышно ни звука. Где-то там скорчился Бен и смотрит на нее… Она почувствовала, что волосы на голове зашевелились, ее пробрала дрожь — инстинктивная, ведь умом она не боялась его. Гарриет замерла от страха.

— Бен, — позвала она мягко, хотя голос дрожал, — Бен… — вложив в это слово свою человеческую власть над ним и над этим диким, опасным чердаком, где Бен возвращался в давно минувшее прошлое, которое не знало рода человеческого.

Без ответа. Тишина. Клякса тени на миг затмила жидкий грязный свет под слуховым окном — мелькнула птица, перелетая с дерева на дерево.

Гарриет спустилась и сидела, озябшая и одинокая, на кухне, пила горячий чай.

Перед тем как Бен поступил в местную практическую школу[3]— разумеется, единственную, куда бы его взяли, — летние каникулы были почти как те, прежние. Люди писали друг другу, созванивались: «Эти бедняжки, давай съездим к ним, хоть на неделю… Бедный Дэвид…» Всегда так, она это знала. Иногда, редко: «Бедная Гарриет…» Чаще — безответственная Гарриет, эгоистичная Гарриет, чокнутая Гарриет…

Гарриет, которая не дала убить Бена, — горячо защищалась она в мыслях, но никогда вслух. Все, что люди — общество, которому она принадлежит, — отстаивают, во что верят, не оставляло для нее иного выхода, кроме как забрать Бена из того места. Но тем, что она забрала его, спасла от убийц, Гарриет разрушила собственную семью. Испортила себе жизнь… И Дэвиду… И Люку, Хелен, Джейн… и Полу. Полу сильнее всех.

В этой колее текли ее мысли.

Дэвид по-прежнему говорил, что ей просто не нужно было ездить туда… Но как она могла не поехать, оставаясь Гарриет? А не поехала бы она, поехал бы Дэвид, это точно.

Козел отпущения. Она стала козлом отпущения — Гарриет, разрушительница их семьи.

Но еще один пласт мыслей или переживаний пролегал глубже. Она сказала Дэвиду:

— Мы наказаны, вот в чем дело.

— За что? — спросил он, заранее насторожившись, потому что в ее голосе звучали ноты, которые он терпеть не мог.

— За самонадеянность. За то, что думали, что сможем быть счастливыми. Счастливыми только потому, что мы так решили сами.