Эликсир вечности - Ольга Ветрова

И в уик-энд мне расслабиться не удалось. Ведь мне предстоял официальный визит на день рождения к матери Юры.

Тамара Анатольевна считала, что женщина создана для того, чтобы заниматься мужчиной и искусством. Поэтому она удачно выбрала себе профессию искусствоведа и мужа – Вадима Николаевича Баташова. Отец Юры – из семьи потомственных дипломатов, сам работал в МИДе, специализировался на международной банковской системе. И пять лет тому назад оставил государственную службу и вошел в совет директоров одного крупного российского банка.

Каждый раз, идя в гости к родителям Юры, я стараюсь мило улыбаться и не думать о том, что они явно предпочли бы видеть рядом с сыном приличную девушку из приличной семьи, в приличной одежде и с приличным счетом в их банке.

Я надела лучшее, что у меня было: желтое платье в коричневый горошек и туфли на высоченных каблуках такой же гороховой расцветки, что особенно ценно. Может быть, одежда и не супердорогая, зато радостная и праздничная.

В просторной квартире Юриных родителей с видом на Москву-реку собралась изысканная публика. Дипломаты, банкиры, директор одного из главных музеев страны.

За столом, щедро уставленном закусками и бокалами, обнаружилась и Александра Петровская. Выяснилось, что ее отец и папа Юры вместе работали во времена холодной войны, что стало основой для их горячей дружбы.

Отлично! Я и так чувствую себя здесь не в своей тарелке, а в чужой салатнице. И тут еще Александра Евгеньевна нарисовалась! И, конечно, нахмурилась в мою сторону.

– Надеюсь, вы, Виктория, больше не будете манкировать своей работой, – произнесла она достаточно громко, чтобы все слышали.

– Что делать? – не поняла я.

На что она намекает? Что я манную кашу на службе варю или маникюр себе делаю?

– Да, мама, я тебе не говорил, что Виктория теперь работает в МИДе, – пришел мне на выручку Юра.

– Это гораздо лучше, чем с малолетними преступниками возиться, – благосклонно кивнула Тамара Анатольевна.

– О, а вы раньше трудились в колонии для несовершеннолетних? – оживилась пожилая дама в черном костюме, который украшала большая рубиновая брошь.

– Да нет, я, собственно, преподаю английский язык в школе-интернате, – пришлось оправдываться мне.

– Ну кто сдаст родного ребенка в интернат? – поморщилась виновница торжества. – Только мать-преступница и отец-алкоголик. И кто вырастет из их чада? Асоциальная личность…

– Что за тема? У нас же праздник, – вмешался отец Юры и провозгласил тост в честь именинницы.

Все подняли бокалы. Справа от меня сидел Юра, слева – дама с брошью. С Юрой я чокнулась, а повернувшись в другую сторону, едва не расплескала дорогое шампанское. Дама держала бокал левой рукой. И на этой самой руке красовалась массивная печатка. Та самая, с буквой V…

Боже мой, неужели в клуб пожилых сластолюбцев и самоубийц входят и женщины?!

Конечно, достаточно включить телевизор или полистать глянцевый журнал, чтобы убедиться: чем старше женщина, тем она в большей степени не прочь заполучить любовника, который годится ей в сыновья. Так что теоретически эта дама с брошью может повторить судьбу Корского. Боюсь, у ее последней любви даже больше шансов довести своего спонсора до белого каления, чем их имелось у секретарши Лиды.

Молодая любовница вполне может превратиться в молодую жену, мать детей и хранительницу очага. А вот молодой любовник скорее воспользуется деньгами и связями своей пожилой пассии, а потом найдет себе молодую любовницу, жену и далее – по списку.

И как я раньше не замечала, что столько людей вокруг носят печатки с буквой V, может быть, и правда, это просто мода такая?

– Какое необычное у вас украшение! – Меня словно магнитом притянуло к соседке слева. – Обычно такие печатки носят мужчины.

Я старалась говорить потише, чтобы Юра не уловил суть нашей беседы и не поставил мне диагноз: маниакально-депрессивное преследование людей с перстнями.

– Ой, так это и есть печатка моего мужа, – вполне благожелательно ответила дама с брошью. – Это все, что от него осталось.

– Простите, я не знала, что вы – вдова.

– Да нет, он пока жив. Хотя это вряд ли возможно назвать жизнью, – вздохнула она с грустью, но без особой печали.

– Бросил семью ради юной любовницы, – предположила я.

– Сначала да, а потом еще хуже…

– Убил себя и ее?

Похоже, история повторяется не дважды и даже не трижды. Хотя, эта женщина сказала, что ее супруг еще жив. Может быть, он в коме после неудачной попытки самоубийства в стиле венецианца, Корского или фабриканта Салищева?

– Боже мой, почему так мрачно?! – вскричала моя собеседница, но тут же понизила голос: – Нет, конечно, у нас другой случай. Если хотите, расскажу. Только так, чтобы Тома не слышала. Я ведь – ее позор и двоюродная сестра, то есть – тетя Юры. А в этой семье не любят скандальных историй.

Мне ли этого не знать!

– Ну, давайте по порядку, – начала дама с брошью. – Кстати, меня тетей Милой зовут. Сначала казалось, что я не хуже сестры Томы. Мой муж Павел, конечно, не дипломат, но все же – возглавлял крупный завод. Градообразующее предприятие в Подмосковье, оборонные заказы, почет и уважение. Общался на «ты» с председателем Московского обкома, был в передних рядах встречающих, когда наш городок с визитом посетил Брежнев. Хорошая квартира, дача, спецпайки, служебная машина с шофером, отдых в сочинском санатории, лечение в спецполиклинике. Мы имели все, о чем советский человек мог только мечтать. И, в отличие от партийной верхушки, Павлуша остался на коне и после перестройки. Завод пережил конверсию, но продолжал приносить прибыль, пятьдесят процентов продукции гнал на экспорт. Надвигалась приватизация, и охотников до такого лакомого куска оказалось предостаточно. Муж был уже не молод, сердечко пошаливало, но он не собирался сдаваться без боя. Было решено, что акции получит руководство предприятия и трудовой коллектив: мол, варяги нам не нужны. А потом в один миг все рухнуло: Павел сошел с ума.

– Господи, как?! В буквальном, медицинском смысле? – поразилась я.

– Сначала нет. Он сперва стал шастать по баням с девочками. Я делала вид, что ничего не замечаю. Думала, перебесится. Но все становилось только хуже. Он тратил на девочек столько денег и времени, что это начало мешать не только семье, но и работе. Одна из «банных нимф» оказалась явно засланной. Он подмахнул, не глядя, какие-то бумаги и оказался не у дел. Потерял контрольный пакет акций, его сместили и тихо «ушли» на пенсию. Но даже это не остудило его любовный пыл. Он ушел из семьи к какой-то официантке. Нам остались квартира и дача. Все сбережения, а их было немало, он забрал с собой. Официантка ведь привыкла к щедрым чаевым! Я и мой сын ничего не слышали о Павлуше лет пять. Пока однажды нам не позвонили из милиции. Они подобрали на теплотрассе старика-бомжа, и он назвался моим мужем. Да: это был мой муж. Когда деньги кончились, официантка его бросила, а больше никто не подобрал. И он стал бомжом. Грязным, немытым, собирающим бутылки… Единственное, что осталось от прежней жизни – это его печатка. Я ее себе забрала, на память о нормальной жизни. Я долго не могла поверить, что это случилось с нами, с ним. Так опуститься! А сестра Тома сказала – мол, поделом. Он ведь нас бросил, предал. У меня – пенсия. Сыну нужно было учиться, а где деньги взять? Баташовы мне помогли, спасибо им. Юра устроил моего оболтуса на приличную работу. А муженька моего оформили в закрытую лечебницу. Он, видимо, совсем в уме повредился. Все про какие-то Помпеи бормочет…