Век чудес - Карен Томпсон Уокер

Подо мной скрипнул стул. Я слышала тиканье — дедушка собрал целую коллекцию старинных часов. Два экспоната в ней размерами превосходили самого дедушку. Они звонили каждый час и всегда вразнобой.

— Так много страшного произошло, пока ты жил на Аляске, — сказала я.

Дед засмеялся, и розовые складки на его лбу разгладились.

— Я бы так не сказал. Плохого там случалось не больше, чем в любом другом месте.

Дедушка перевернул открытку чистой стороной вверх. В углу расплылась яркая красная клякса.

— У тебя кровь? — встревожилась я. Он осмотрел свои пальцы:

— Вот черт.

Дедушка медленно встал и побрел на кухню. За последние годы его кожа истончилась, а кровь загустела. Порез бумагой мог кровоточить несколько минут. Пока он промывал палец под холодной водой, я заглянула в коробки, расставленные на полу столовой. Внутри оказались альбомы с черно-белыми фотографиями: дедушка и бабушка в модных шляпах и меховых пальто, папа в младенчестве, папа постарше, папа, одетый в бейсбольную форму, стоит, опираясь на велосипед, возле высокой круглой ограды. Один из альбомов полностью посвящался мне: здесь хранились все мои снимки со дня рождения и до самой последней школьной фотографии, на которой я получилась с полузакрытыми глазами (я как раз моргнула) и ужасно усталая, потому что перед этим долго выбирала мохеровый кремовый свитер специально для этого случая.

В пыльной коробке из-под обуви я нашла четыре крупных золотых слитка, упакованных плотно, как плитки шоколада.

— Эй, — окликнул меня дедушка. На пальце у него красовался криво наклеенный пластырь. — Туда залезать не стоит.

Не удержавшись, я достала один слиток из коробки. Он лежал у меня на ладони — холодный и тяжелый. Дедушка забрал его и вернул на место.

— Ну, коли уж ты сюда полезла, я тебе кое-что скажу, а ты запомни. — Он закрыл коробку и задвинул ее в угол. — Золото — самая надежная вещь на свете. Лучше долларов и банков.

Я заметила, что солнце наконец садится. Теперь в щель между шторами просачивались розоватые отблески заката. Темнота продержится как минимум до следующего вечера.

— Я сам сначала не мог поверить. Но это именно так, — продолжал дедушка.

В соседних домах сейчас наверняка вылетали пробки из бутылок, пенились бокалы, люди надевали праздничные колпаки. Я слышала, что Ханна с семьей Трейси поехала в Палм Спрингс. Еще я очень хотела узнать, чем занят в эту минуту Сет Морено.

— Всем наплевать. Вернули часы и думают, что решили проблему. И никто ни черта не готовится к тому, что нас ожидает…

Он тяжело вздохнул и поднялся со стула.

— Подумай о птицах. Испокон веков они — вестники. После потопа именно голубь принес ветвь оливы, чтобы сообщить Ною, что все закончилось и можно наконец покинуть ковчег. Вдумайся в это. Наши птицы не приносят оливковых ветвей. Они умирают.

Внезапно дедушка переключил внимание на охотничью винтовку, которая раньше всегда хранилась в чулане. Тыльной стороной ладони он смахнул с нее пыль. Дед не пользовался ей уже много лет.

— Когда приедешь в следующий раз, напомни, я покажу тебе, как стрелять.

— Стрелять?

— Я серьезно говорю, дела плохи. Я за нас всех переживаю.

Чуть позже я уселась смотреть по дедушкиному громоздкому телевизору первые трансляции салютов в Токио, Найроби и Лондоне. Новый год шагал по планете с запада на восток.

Затем начались дебаты на тему времени. С технической точки зрения мы жили с опережением на сутки благодаря неделям, прожитым без часов. Но большая часть крупных государств моментально придумала и утвердила решение проблемы: мы как бы перепрыгнули через тридцатое декабря, чтобы нагнать потерянное время.

В перерывах между фейерверками по телевизору передавали, что отдельные религиозные лидеры собрали свои паствы в храмах. В последний день года они то ли боялись конца света, то ли надеялись на него.

Я задремала в кресле, не дождавшись полуночи. Мне снились кровь, битое стекло и визг тормозов. Через несколько часов меня разбудил синий свет телеэкрана, и я не срезу сообразила, где нахожусь. Зубы выбивали чечетку. Шея затекла оттого, что я неудобно привалилась к подлокотнику. Солнце наконец село, дедушка ушел к себе. Пока я спала, старый год кончился и во мраке родился новый. В те дни возможным казалось все. Любое пророчество заслуживало доверия. И это вселяло в меня тревогу — я не понимала, чего ждать от наступившего года.

Утром родители забрали меня по дороге из больницы домой. О сбитом пешеходе им так никто ничего и не сказал.

Мама была все в том же черном праздничном платье, только уже измятом. В кулаке она сжимала хрустальные серьги. На одном запястье у нее болтался пластиковый идентификационный больничный браслет. Папа так бережно повел ее к дому, словно она шла с завязанными глазами. Одной рукой он ее мягко направлял, а другой — поддерживал.

Потом мамины синяки исчезли. Раны затянулись. Все кости остались целы. При помощи магнитно-резонансной томографии врачи исследовали ее мозг на предмет скрытых повреждений и ничего не обнаружили. Но разумеется, аппарат не мог проверить состояние ее психики. А о синдроме в то время еще никто не знал.

Сначала мы называли это недомоганием, вызванным изменением силы притяжения, потом — синдромом замедления, а затем стало достаточно просто сказать «синдром», чтобы все поняли, о чем речь. Его симптомы, при всем их разнообразии, имели нечто общее: головокружение, тошнота, бессонница, усталость и, как в случае с моей мамой, обмороки.

Болезнь поражала не всех, но многих. Мужчины начинали спотыкаться на улицах, а женщины теряли сознание в торговых центрах. У некоторых детей обильно кровоточили десны. Многие по несколько дней не находили в себе сил встать с кровати. Точной причины никто не знал.

Первую неделю после аварии мама просидела дома. Целыми днями, пока порезы превращались в шрамы, она пыталась узнать хоть что-нибудь о сбитом пешеходе. Периодически у нее начинались приступы головокружения. Мама медленно, опираясь о стены, шаркала по дому. Как только ей становилось легче, она сразу вспоминала о том, что произошло. Звонки в больницу не давали результатов. Она посылала туда цветы «для человека, попавшего под машину на трассе „Самсон" в канун Нового года», она умоляла отца выяснить, жив ли пешеход, но папа отказывался заниматься этим делом. «Когда-нибудь мы все обязательно узнаем», — говорил он.

Мама спала еще меньше, чем раньше. Теперь она лишилась отдыха не только в белые ночи, но и в темные тоже. Иногда, просыпаясь в кромешной темноте, я обнаруживала, что она бодрствует и красными слезящимися глазами изучает веб-сайты и полицейские блоги. Белесый экран компьютера невыгодно освещал ее черты. Однажды ночью она снова упала в обморок — рухнула на пол со стула и до крови прикусила язык.

Мама больше не водила машину и почти совсем перестала есть.