Санара. Новая руна - Вероника Мелан

* * *

Нова.

(UNSECRET, Nilka – Last Survivor)

Не осталось бы никого. Я видела происходящее его глазами – гигантские волны-цунами после дрогнувшей коры планеты, уходящие под воду города. Человеческий мусор на поверхности продержится недолго, тела обглодают рыбы. Обрастут водорослями здания, сюрреалистично будет смотреться на дне мохнатая, покрытая ракушками чаша фонтана с центральной площади Энфоры.

И никого…

Лишь небо и океан; погибнут без клочка суши даже птицы – красивый постапокалиптический мир. Страшный, пустой; замки и короли, их сокровища и изыскания ненасытного Провидца – все разложится под натиском планктона и моллюсков. А с ними все, кто когда-либо существовал на Аддаре.

Одна книга. Одна девчонка. Один алфавит.

Знал ли Санара, что, подбрасывая Куб, он мог случайно вернуть меня обратно? В Леа, которая выбрала мир без него, но с продолжением воплощения страшной истории?

Все сложилось хорошо.

Потому что этот странный человек, покинувший квартиру, видел наперед, понимал, что даже для такой меня лучше видеть живых, пусть и не помнящих дочь родителей.

Он был прав.

Аид рискнул, потому что сохранил в себе человека, так и не привыкшую к страданиям других душу, стойкое желание борьбы с несправедливостью.

Теперь в его комнате светилась руна счастья, тот ее подвид, который соткал своими представлениями о блаженстве местный Творец. Бесконечно сложная, прекрасная, трепетно-уникальная и восхитительная. Я не могла оторвать от нее взгляд. Уже запечатлела в памяти каждый узор, изгиб, слой, каждую вибрацию и оттенок, но продолжала смотреть. Мини-версия того, что однажды подарит радость тем, кого накроет своим светом.

Да, что-то можно улучшить, но он дал бесценную вещь – ее сотканный из любви каркас.

«Спасибо за помощь!»

Поздно. Но он услышит.

Я догадалась бы сама, если бы хватило времени. А его, возможно, не хватило бы…

Сияние между креслами начало гаснуть, когда щелкнул замок входной двери. Вернулся с работы Аид. Тот, который однажды пришел за мной в цветочный магазин, который пытался по-человечески уговорить меня свернуть с выбранного пути. Не ломал сразу, искал слова; не позволил погибнуть после аварии, выводил на свой страх и риск из комы в больнице, чтобы заставить сделать еще один выбор.

– Привет.

Он вошел. Тот же самый, каким я видела его сидящим рядом со мной на лавке. Чуть усталый, непримиримый, знающий, что будет стоять за свою версию правды до конца. Железный характер, удивительное сердце; бескомпромиссно притягательная внешность.

– Ищу женскую ласку. – Он пах настойчивостью и чужим страхом, близкой кровью, вздымавшейся в нем недавней тьмой, выносившей приговоры. Он пах желанием секса и чем-то звериным. – Здесь выдают?

– Здесь выдают.

Я шагнула ему навстречу.

(Michele Morrone – Drink Me)

Он был жаден настолько, насколько может быть жаден мужчина, долгое время отказывающий себе даже в самых маленьких удовольствиях. А тут огромный десерт: хочешь – запихивай в рот кусками, хочешь – ныряй в него, как в бассейн, с разбегу.

Санара умел жадничать и одновременно не торопиться, хотеть так, что трещали и искрились обои на стенах, и прикасаться нежно, вымерять каждый свой шаг, жест, взгляд. Распластывали на невидимом матрасе его глаза, вжимало в кровать в спальне его обнаженное тело. Проникало везде, куда можно проникнуть, вдалбливалось, входило, прочно обосновалось там, куда его раньше не пускали. Секс с Аидом – бесконечное, потерянное во времени занятие, когда более не существует на свете ничего, кроме обнаженных сенсоров. Есть вставшие соски, гиперчувствительное лоно, тянущее в себя мужской молот магнитом, есть сжиженная до лужи женственность и есть полет в пространстве, где не увидеть глазами.

Он кончал и наваливался снова. Он был ненасытен до женской плоти настолько же, насколько обуреваем наваждением залить в меня всю свою любовь до капли, утонуть в ней вместе со мной. Завоевывал и сам же сдавался, убивал смесью похоти и трепетности, возбуждал до максимальных оборотов и держал на них, не позволяя спуститься. Он был антиподом Кевину, от прикосновения которого я едва нагревалась; он трахал из самого центра наружу, и иными словами не объяснить…

(Kamik – В первый раз [cover])

Наверное, я содрогалась под ним полночи. Так казалось…

Санара временно выдохся к трем; долго держал себя во мне уже размякшим, скользким, смотрел в глаза глубоко, с примесью тоски. Будто пытался запомнить, передать невидимое послание.

– Ты чего?

«У нас много времени… Его на все хватит».

Правда, создание руны забирает много энергии… но ведь хватит?

– Я… – не знаю, что именно я хотела сказать, как утешить, но Аид не позволил, запечатал мне губы мягким поцелуем, после встал – с меня, с кровати. Спросил, хочу ли я пить, ушел на кухню.

Пить не хотелось. Хотелось сказать что-то нужное, правильное, но мои светлые слова тонули в его печали, как соскользнувшие с ладони песчинки в океане. Уходили на дно, терялись в толще воды, поглощались насовсем.

Он не вернулся ни через пять минут, ни через десять, и, ведомая смесью любопытства и тревоги, я поднялась с постели тоже, отправилась на поиски.

В гостиной, куда я почему-то свернула, хозяина квартиры не оказалось. Тишина комнаты, толстый ковер, стеклянный столик у мягкого дивана. К настенным полкам, ощущая, как скользит по голым ногам чужая безразмерная майка, я двигалась, ведомая интуицией.

Белая дизайнерская ваза, электронные часы с синими цифрами на черном фоне, лист бумаги – пыльный уже, старый. А на нем ксерокопия той фотографии, которую я когда-то сожгла в замке Доур…

«Ты ее любил?»

Кареглазая девчонка, полынь на фоне, смешинки в глазах.

Он подошел к проему неслышно, встал в нем, опершись на косяк – теперь приближение Аида я чувствовала куда лучше, чем когда-то в тюремной камере. За окном тишина; Лоррейн давно спал. Только мы – два полуночника, поддавшиеся очарованию момента, – продолжали кочевать в сумерках на эмоциях.

– Здесь есть копия, потому что я пробовал строить Мост и отсюда, – пояснил Санара без моего вопроса, – думал, если отдохну, накоплю сил, шансы на успех прибавятся.

Не прибавились.

Он, как и я, голый, только белое полотенце на бедрах. И грех было не любоваться выступающим под ним бугром – я не делала этого слишком долго лишь из вежливости к чужой серьезности. Когда коснулась старой фотографии, Аид моментально проникся иным настроением, унесся мыслями туда, где уже не достать. Не стал больше ничего говорить, развернулся и покинул гостиную.

Отложив прочь бумагу, несущую на себе отпечаток чужой горечи, я отправилась следом.