Акведук на миллион - Лев Портной

Она отвязала мешок с песком и сбросила вниз. Розьер чуть приподнялся. Графиня скинула один за другим еще два мешка. Они удалялись, поворачиваясь в воздухе с завораживающей грациозностью, словно балерины. Последовали три глухих удара о землю, и три грязных песчаных взрыва отметили наш путь.

Мы летели совсем низко. Я вертел во все стороны головой, тщетно надеясь узреть хоть одну живую душу. Очень хотелось окликнуть с неба какого-нибудь человека и посмотреть, как он перепугается до полусмерти.

Но не повезло. Мы достигли опушки, так никого и не приметив. Розьер полетел через лес, едва не задевая гондолой кроны деревьев. Ландшафт здесь оказался неровным. Впереди маячили сосны, о которые предстояло шандарахнуться, если не найти способа подняться чуть выше. Однако балласта более не осталось, разве что котенок Розьер.

— А мы не можем как-нибудь свернуть? — спросил я.

— Розьер летит по воле ветра, — мрачным голосом ответила Алессандрина.

Она с досадой щелкнула пальцами, видимо, смирившись с какою-то вынужденной жертвой. Как оказалось, решение Алессандрина приняла и впрямь непростое, исходя из ее преданности научным изысканиям: отправила вниз все свои приборы.

Чтобы поддержать ее боевой настрой, я выкинул обе шубы.

— Вот это ты зря сделал, — покачала она головой. — Вокруг ни души. Кто знает, сколько придется выбираться отсюда. Вдруг будет холодно!

И тут я увидел проплешину, кривою линией рассекавшей лес. Оттуда послышалось далекое конское ржание. Сердце мое забилось от радости. Так хотелось кого-нибудь удивить, что забыл об опасности свернуть себе шею.

Проплешина подбиралась сбоку, но впереди вытягивалась в линию, совпадавшую с направлением нашего полета. Мы пролетели еще несколько саженей, и нашим взорам открылся тракт, проложенный через лес. Мы двигались прямо над наезженной колеей.

— Так! Бросаем гайдропы! — скомандовала Алессандрина.

— Что? — переспросил я.

Графиня расстегнула ремешок, стягивавший моток веревки, сняла якорь и подала мне.

— Давай! У тебя сил больше, — сказала она. — Нужно бросить его немного в сторону, чтобы зацепился за дерево.

Я размахнулся, насколько позволяла гондола, и швырнул якорь, или, как назвала его Алессандрина, гайдроп. Он полетел вниз и должен был упасть явно чуть в стороне от дороги. Веревка разматывалась за ним. Не дожидаясь, пока он достигнет земли, Алессандрина перешла к другому борту и сняла второй гайдроп. Я проделал и с ним уже понятную операцию, обрадованный тем, что приношу хоть какую-то пользу.

Оба гайдропа зацепились за деревья, веревки натянулись, и розьер устремился вниз. В эту минуту появилась открытая бричка. Пара лошадей бежала неспешной рысью, трезвонили колокольчики. Развалившись на сиденье, дремал укрытый медвежьей шкурой путешественник. Сверху я видел его черную треуголку. Ямщик весело насвистывал.

Решив, что силы мои вполне восстановились, я взял трубу и дунул в нее изо всех сил. Над лесом раздался рев. В оркестре роговой музыки каждая труба берет только одну ноту. Бог не наделил меня способностью к музыке, и я не знал названия ноты, издаваемой этой трубой, но решительно этот звук придумал сатана. Уж точно не ангелы.

— Что ты делаешь?! — одернула меня графиня.

— Веселюсь! — ответил я.

Ямщик глянул вверх. Я протрубил еще раз и помахал рукой.

— Матерь божья! — завопил мужик и натянул поводья.

Лошади заржали и остановились. Путешественник скатился с сиденья. Он успел высвободить руки из-под медвежьей шкуры и, придерживая треуголку, нервно оглядывался по сторонам. Ямщик глядел на нас и истово осенял себя крестами.

Я же увидел, что если бричка немедленно не проедет вперед, то мы грохнемся на нее сверху.

— Пошел! Пошел! — заорал я мужику. — Что мандибулу[27]развесил?! Вперед проезжай!

Мужик не шелохнулся. Надеясь пробудить его, чтобы стеганул кнутом лошадей, я в третий раз подул в трубу. Ямщик спрыгнул с козел и бросился напролом в чащу леса. А его наниматель поднял голову и заорал истошным голосом:

— А-а-а!!!

В следующее мгновение гондола приземлилась прямо на бричку. Раздался грохот, треск, лошади заржали, откуда-то снизу доносились отчаянные вопли незнакомого путешественника. Лошади понесли, но запутались в канатах, и опустившийся шар преградил им дорогу. Несчастные животные так стремились вырваться из пут, что тяжелая гондола опрокинулась набок. Графиня вывалилась на землю, а я успел заметить, как жаровня падала прямо на Алессандрину… В последний миг я успел обхватить ее, и мы откатились в сторону.

— Повеселился? — фыркнула она, поднявшись на ноги.

— Ух ты! — выкрикнул я.

Из брички доносились нечленораздельные причитания и утробный вой котенка Розьера. Я повернулся и застал такую картину. Незнакомец в зеленом мундире какого-то финансового ведомства упал на колени и бормотал что-то несвязное, уставившись обезумевшими глазами на огромного, исполненного очей золотого льва. Лев взирал на кающегося грешника с суровым величием. Вместо треуголки на путешественнике, вцепившись когтями в его голову, восседал черный котенок.

— Эй, милостивый государь, не бойтесь. — Я взял незнакомца за руку.

Он повернулся, и тут уже я испытал шок — на меня взирала не вполне трезвая физиономия Петра Ардалионовича Рябченко. Он не мог узнать меня, поскольку в тот единственный раз, когда мы виделись, он был намного пьянее. Однако в глазах Рябченко мелькнуло некое осмысление. И я испугался: а вдруг все же узнает?! Может, он как раз из таких пьяных дел мастеров, кто пить пьет, а разума теряет куда меньше, чем кажется со стороны?

— Алессандрина, ты справишься с лошадьми? Постарайся освободить их, но чтоб не понесли! — крикнул я.

Графиня отвернулась, а я трубою для оркестра роговой музыки огрел Петрушу Рябченко по голове.

— Вообще-то лошадьми заниматься более подобает мужчине, — язвительным тоном заметила Алессандрина.

— Ты сама выступала за равенство полов, — возразил я. — К тому же этому господину плохо.

— А я знакома с медициной, — парировала графиня.

— Извини, я крайне ревнив.

Петрушину шпагу я на всякий случай задвинул под медвежью шкуру. Туда же забился котенок и с неодобрением наблюдал, как я обыскиваю Рябченко.

— Что ты делаешь? — окликнула меня Алессандрина.

— Нашел кое-что, — сказал я, обнаружив в кармане Петруши фляжку.

Выдернул пробку, понюхал — так и есть, водка!

— Господи, чем это его так? — воскликнула графиня, увидев кровавые ручейки, пересекавшие физиономию Рябченко.