Невыносимая любовь - Иэн Макьюэн

– Нет, нет. Выслушайте меня. Вы были там, но я знаю лучше вашего. С Джоном все не так просто. Он всегда хотел быть лучшим, но в какой-то момент уже перестал быть спортсменом-универсалом. Ему было сорок два. Он переживал. Не хотел с этим мириться. А когда у мужчины появляется такое ощущение... Я ничего не знала об этой женщине. Ничего не подозревала, мне и в голову не приходило.

До сих пор не знаю, первая ли она у него. Но вот что я знаю наверняка. Она смотрела на него, и он знал, что она смотрит, и он должен был показать ей, покрасоваться перед ней. Он должен был ринуться в гущу событий, первым схватиться за веревку и последним выпустить ее, вместо того чтобы поступить как обычно – отойти в сторону и прикинуть, как будет лучше. Вот как он поступил бы, не будь ее рядом, вот что ужасно. Он рисовался перед девицей, мистер Роуз, а теперь мы все из-за этого страдаем.

Это была лишь теория, подобный сюжет мог возникнуть только под влиянием скорби и болезненного помешательства.

– Вы не можете знать этого наверняка, – возразил я. – Все так разрозненно, так сложно. Это всего лишь гипотеза. Вы не должны позволять себе верить.

Она с сожалением на меня взглянула и отвернулась к детям.

– Дети, очень шумно. Мы не слышим друг друга, – нетерпеливо произнесла она.

Лео завернулся в занавеску, так что видны были одни ноги. Рейчел скакала вокруг, что-то распевала и толкала его, добиваясь ответного пения. Когда мать принялась выпутывать мальчика, Рейчел отошла в сторону. Джин Логан не ругалась, скорее, мягко увещевала.

– Ты хочешь снова уронить карниз? Мы вчера это обсуждали, и что ты мне обещал?

Появился Лео, раскрасневшийся и счастливый. Он переглянулся с сестрой, и она захихикала. Тут Лео вспомнил обо мне и решил достойно объясниться с матерью, чем неожиданно мне помог.

– Это ведь наш дворец, я здесь король, а она – королева. Я могу выйти, только если она подаст мне сигнал.

Лео сказал и еще что-то, а мать еще вяло его пожурила, но я уже ничего не слышал. Словно в тончайшем кружеве, сама собой затянулась прореха в хитросплетениях нитей. Внезапно я все вспомнил, и казалось невероятным, что я вообще мог об этом забыть. Дворец – это Букингемский дворец, король – это Георг Пятый, женщина неподалеку от дворца – француженка, а происходило все сразу после Первой мировой. Несколько раз, пользуясь случаем, эта женщина приезжала в Англию с одной-единственной целью – постоять у дворцовых ворот в надежде получить знак от короля, в которого она была влюблена. Она никогда не видела его и так и не увидела, но просыпалась с мыслью о нем.

Я уже стоял, когда Рейчел что-то мне сказала. Я ничего не понял, но на всякий случай кивнул.

Та женщина была убеждена, что весь лондонский свет только и обсуждает ее связь с королем, а сам король глубоко этим обеспокоен. В один из приездов она не смогла найти свободного номера в гостинице и решила, что король употребил все свое влияние, чтобы помешать ей остаться в городе. Одно она знала наверняка: король ее любит. И она любила его в ответ, но как-то сильно обидела. Он отвернулся от нее, но все же не переставал давать ей надежду. Он подавал знаки, понятные лишь ей, чтобы она знала: как бы постыдно, неловко и недопустимо это ни было, он любит ее и будет любить всегда. Он общался с ней, используя занавески на окнах Букингемского дворца. Так она и жила в тюремном мраке своих заблуждений. Безнадежная любовь, отравившая ее существование, получила название по имени лечившего ее французского психиатра де Клерамбо[12].

Заметив, что я поднялся, Джин Логан решила, что я уже ухожу. Она подошла к столу и написала на листке несколько фамилий и телефонов.

Дети вернулись к окну, и Рейчел сказала:

– Я вспомнила еще одну штуку.

– Да ну? – Я с трудом сосредоточился на ней.

– Учительница рассказывала, что во многих странах нет носовых платков и поэтому там все сморкаются вот так.

Она зажала нос большим и указательным пальцами, остальные пальцы растопырила и громко фыркнула в мою сторону. Ее брат издал вопль ликования.

Я взял у Джин Логан сложенный листок с телефонами, мы все вместе вышли из комнаты, пересекли коричневый холл и остановились у входной двери. Не доходя до двери, я уже мысленно вернулся к де Клерамбо. К синдрому де Клерамбо. Как фанфары, как чистый звук трубы, это имя напомнило мне о моей собственной одержимости. Меня ждало исследование, и я прекрасно знал, с чего начать. Синдром задавал границы поиска, и это обещало какое-то успокоение. Я был почти счастлив, когда она открыла входную дверь и мы вчетвером столпились на кирпичной дорожке, чтобы попрощаться. Я чувствовал себя так, будто мой старый профессор наконец предложил мне работу на кафедре.

Джин Логан поблагодарила меня за приезд, я пообещал связаться с ней, как только всех обзвоню. Теперь, когда я уезжал, дети держались в стороне. Я снова стал для них незнакомцем. Зажав пальцами нос, я выдал более пристойную версию произведенного Рейчел звука. Они простили меня, натянуто улыбнувшись. Я заставил их пожать мне руку. Удаляясь по тропинке от дома, я не мог отделаться от ощущения, что мой уход напомнил им об отсутствии отца. Семья собралась у двери, мать обнимала детей за плечи. Я дошел до машины, открыл дверцу и обернулся, чтобы помахать им в последний раз, но все трое уже скрылись в доме.

По дороге домой я свернул с шоссе на юг к Чилтернзу и подъехал к полю. Я остановился на том самом месте, где на заросшей травой обочине находилась машина Логана. Стоя у пассажирского места, она должна была прекрасно видеть все происходящее – от приземлившегося шара и волочащейся по земле корзины до борьбы с веревками и падения. Она должна была видеть место, где он упал. Я представил ее: хорошенькая, двадцати с небольшим лет, обезумевшая от ужаса, она бежит по дороге к ближайшей деревне. Или, может быть, она побежала в другую сторону, вниз по холму к Уотлингтону. Стоя здесь, на ее месте, я воображал себе тайные звонки или записки, предшествовавшие их пикнику. Может быть, они любили друг друга. Страдал ли он, почтенный отец семейства, от угрызений совести и нерешительности? И какая ужасная перемена для нее – от предвкушаемой идиллии с обожаемым мужчиной до кошмара, перевернувшего всю ее дальнейшую жизнь с ног на голову. В панике она все же не забыла схватить свои вещи – к примеру, пальто и сумочку, но не припасы для пикника и шарфик – и помчалась прочь. Для меня было очевидным, что она не предпринимала никаких действий. Она сидела дома, читала газеты и плакала в подушку.

Без всякой конкретной цели я пошел через поле. Все выглядело по-другому. Меньше чем за две недели деревья полезащитных полос набухли первыми весенними соками, а трава под ногами сулила грядущее изобилие. Словно участвуя в следственном эксперименте, я разыскал дорожку, по которой мы шли с Клариссой, и дошел до места, где спрятались от ветра. Казалось, я очутился в каком-то полузабытом уголке из детства. Мы были так рады нашей встрече, нам было так легко друг с другом, а теперь я с трудом представлял себе, как вернуться к этой чистоте.