Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена - Уильям Стирнс Дэвис

Римские сервировочные вилки

Во время по-настоящему изысканного пиршества обычно подавалось шесть или даже семь перемен основных кушаний, но Кальв дал распоряжение старшему повару приготовить всего только три традиционных блюда – из последовательно искусно приготовленных мяса и рыбы с соответствующими гарнирами из овощей, но без новомодных редкостей, вроде тетеревов из Фригии или осетров с Родоса. Честь дома, однако, требовала, чтобы каждое кушанье было красиво расположено на отдельном блюде, вносилось на подносе особым рабом, structor, истинным художником, который одновременно еще являлся бы и мастером, разрезавшим зажаренного кабана на глазах обедавших, а их слух при этом услаждали бы флейтистки. Тот факт, что одному и тому же слуге поручалось и оформлять кушанье на блюде, и разрезать его на порции, свидетельствовал о том, что Кальв принадлежал к наименее хвастливым сенаторам и предпочитал не кичиться своим состоянием.

После каждой перемены блюд гостей снова обносили водой и полотенцами, чтобы те сполоснули руки. Наконец, на десерт было подано очень много удивительных изделий из теста – искусственных устриц и дроздов, наполненных сушеным виноградом и миндалем, а посреди стола поставили большое блюдо с изображением, выполненным из печеного теста бога садов Вертумна, державшего в подоле своего передника массу фруктов, тогда как ноги его утопали в сладкой айве, фаршированной миндалем, и арбузах, нарезанных фантастическими фигурами.

Пирушка после обеда. Десертом обычный обед завершался, но Кальв пригласил своих друзей (поскольку Манлий должен был еще о многом поговорить) задержаться на comissatio – своеобразной пирушке, но уже после окончания обеда. Все девять присутствовавших встали с лож и перешли в личную баню хозяина дома, затем, отдохнув и прогулявшись среди колонн перистиля, вернулись в триклиний, где рабы успели сменить подушки и покрывала на ложах, вытереть пол и внести в помещение новый стол. Уже совершенно стемнело, поэтому вверху над пирующими, под резным узором потолка разливали мягкое сияние несколько серебряных светильников, а на высоком инкрустированном буфете стояли два высоких серебряных сосуда: один наполнили снегом[94], а в другом, под дном которого имелась угольная жаровня, вскипятили воду.

Чаша для вина

Если бы приглашенные Кальвом гости были бы не степенными гражданами Рима, а беззаботными юными весельчаками, то кто-нибудь из них сейчас воскликнул бы: «А теперь выпьем “по-гречески” и выберем короля!» Все остальные стали бы метать жребий и таким образом выбрали бы rex, или распорядителя веселья. Тому же предстояло принять решение: в какой степени разбавить водой вино и сколько чаш необходимо выпить за здоровье каждой из любимых женщин участников пирушки, а затем установить последовательность и размеры штрафов, загадок и розыгрышей, бывших неотъемлемой частью подобных веселых пирушек. Если бы веселье нарастало, то хозяин мог пригласить и испанских девушек-танцовщиц или же группу мимов, акробатов или шутов для ублажения гостей, и тогда вся вечеринка завершилась бы разнузданной оргией.

Но в данном случае Кальв решил угостить своих друзей таким количеством вина, чтобы у них только развязались языки и они не потеряли своих остроумия и мудрости. Поэтому рабы с должной почтительностью внесли в триклиний фигурки домашних ларов и небольшую жаровню с дымящимися углями. Кальв, встав с ложа, бросил несколько кусочков мяса и щепоток соли на угли, сбрызнув все вином. «Боги благосклонно приняли жертву!» – громко провозгласил доверенный раб, после чего гости погрузились на несколько минут в благопристойное молчание, сменившееся оживленной беседой, когда рабы вынесли изображения богов.

Раздача гирлянд и благовоний. Социальное общение. В то время как одни рабы обносили вином пировавших, спрашивая при этом: «Горячее или холодное?», другие разносили гирлянды ароматных цветов – гости повязывали их на голову или даже обматывали ими шею (считалось, что цветочный запах препятствует опьянению), а также небольшие алебастровые флаконы с отборными благовониями – присутствующие сразу же их вскрыли и опорожнили себе на руки или на волосы. После этого все пустились в разговоры, то серьезные, то фривольные, смотря по настроению. Кальв не стал заказывать для своего приема никаких профессиональных развлекателей публики, но на всем протяжении этой послеобеденной пирушки скрытые за ширмой хорошие музыканы – флейтистка и арфистка – исполняли милые мелодии.

Пока Манлий и другие гости постарше обсуждали между собой методы контроля негритянских племен в Нумидии, молодой Непос и еще один-другой гость помоложе нашли интересную для себя тему разговора – обсуждение очередного фракийца[95], совсем недавно сражавшегося в амфитеатре Флавиев. Затем все начали упрашивать хозяина дома (зная, что он питает слабость к этому предмету), чтобы он показал несколько новых ходов в «грабителях» (latrunculi, настольная игра на доске, напоминающая шашки), что он и сделал со сдержанной гордостью. Было принято, чтобы на подобных пиршествах кто-нибудь прочитал под аккомпанемент несколько экспромтом сочиненных строф или рифмованных загадок. Однако для римского джентльмена было совершенно неприемлемо пение песен – даже перед группой друзей это сочли бы непристойным. Нерон, вероятно, больше шокировал общественное мнение, открыто выступая на сцене театра как певец, чем убийством своей матери!

Наконец вечер подошел к завершению. Было всего лишь восемь часов вечера (по более позднему исчислению времени), но всем присутствующим предстояло на следующий день подняться еще до рассвета. На улицах, уже темных и пустынных, встречались только грабители или ночные стражники. «Мои сандалии», – произнес Манлий, обращаясь к своему слуге. Все остальные гости последовали его примеру, а сопровождавшие их свиты – с рабами и факелами в руках – уже толпились в вестибюле. Восемь гостей распрощались с хозяином дома, сердечно благодаря его. Рабы привели в порядок триклиний и загасили светильники. Вскоре весь дом погрузился в сон.

Тщательно продуманные и заурядные банкеты. Простые домашние обеды. Так проходили весьма благопристойные и обыкновенные обеды. Нечего и говорить, что праздник вполне мог бы перерасти в буйное безумие или быть устроен с еще большим великолепием. У нас не хватит места, чтобы во всех подробностях описать блестящие императорские банкеты во дворце, в полном блеске золота, роскоши и богатства столицы. Кальв не слишком большой любитель философии, в противоположном случае он мог бы поддаться господствующей моде и настоять на том, чтобы его гости высказывались бы только на темы «Стоическая концепция долга» или «Порочность души».